Александр Анянов - Рожденные ползать

— Майор Чернов, — снова ответил Шувалов.

Дед присвистнул:

— Это у него же кажись третий звоночек!

— Точно, — подтвердил Панин. — Он несколько лет назад уже катапультировался — движок встал в воздухе, а в прошлом году носовая стойка шасси на посадке не вышла. Так он садился на одни основные. Теперь вот, это. Все, на землю списываться пора.

— А что это значит, третий звоночек? — поинтересовался я у старшего техника.

— Это такая примета в авиации. Если мог погибнуть, но благополучно пронесло — это тебе, как звоночек на память. Но авиационный бог никогда больше трех раз не предупреждает. Если не поймешь, на четвертый раз гарантированно — кранты!

— И ты что ж, тезка, во все это веришь? — пожал я плечами. — Это же чистой воды суеверия.

— Так, что ты думаешь, в авиации очень суеверный народ. В одном кармане партбилет, а в другом талисман лежит. Один, вот, фотографию тещи с собой возил. Пока, говорит, она у меня в самолете, ни один черт со мной связываться не станет — побоится. И, точно, долетал до пенсии без единой аварии.

— А ты заметил, Анютов, что в полку нет 13-го самолета? — поддержал Панина Дед. — Идет 12-ый, а потом сразу 14-ый. А попробуй-ка на полетах у летчика поинтересоваться последний ли у него сегодня вылет. Он тут же на тебе посмотрит, как на врага народа и скажет, что этот у него вылет — крайний, а не последний.

На посадку заходил какой-то самолет. Панин, приглядевшись к бортовому номеру, хлопнул меня по плечу:

— Сашок, это кажись твоя 20-ка. Все, кончайте лясы точить, панове. Пошли, продолжаем работать.

Мы отправились назад, но по дороге я продолжил приставать к своим товарищам с вопросами:

— Сегодня наши целый день с ракетами на полигон ходили? Кто-нибудь знает, какие результаты?

— Какие там результаты! Смеешься? — посмотрел на меня, как на идиота Борзоконь. — Ты же видел, как эти ракеты пускать. Летчик еще кнопку не нажал, а уже полные штаны удовольствия. В таких условиях если он не то чтобы в мишень, а хотя бы в полигон ракетой попадет, ему уже Героя Союза давать можно.

— А вообще, как учения проходят? — поинтересовался я.

— Молчат летчики, как воды в рот набрали. Шушукаются только между собой. Видать хвастаться нечем, — предположил капитан.

— Я слышал, вчера им перехватчики здорово врезали, когда наши пытались к объекту «противника» прорваться, — поделился информацией Панин. — Там, говорят, такие маты в эфире стояли, что просто уши заворачивались. Наши шли звеном во главе с комэском. Попытались проскочить на сверхмалой, чуть ли не ниже верхушек деревьев, так их и там истребители достали. Один из них к Паханову так близко подошел, что едва не столкнулись. Когда Пахан, прилетел назад, так своим шлемом от злости об бетонку шарахнул, что чуть не разбил вдребезги. А перехватчика, вроде бы, потом спрашивают, мол, зачем хулиганил, так близко подлетал к «противнику»? Ведь можно же было издалека его заснять. А тот отвечает: я прошлый раз на учениях такую фотографию уже привозил. Так мне сказали, что далеко очень — не попал. Вот в этот раз я и решил так заснять, чтобы у «противника» рожу было видно. Что б уж точно не отперся, будто бы его не догнали!

Посмеявшись, я продолжил расспросы:

— А все-таки, зачем эти учения? Какая у них цель, какие задачи? А то мы, я имею в виду техническую часть эскадрильи, ничего не знаем, как котята слепые.

Капитан удивленно посмотрел на меня и поинтересовался:

— А тебе не один хрен? Много будешь знать — спать плохо станешь.

Теперь пришла моя очередь удивляться:

— Как это? Ведь когда каждый, от рядового до генерала, хорошо понимает задачу, стоящую перед подразделением, тогда он лучше, более инициативно работает. Потому что понимает, что от его личных усилий и от его вклада в общую копилку зависит успех всей операции, а может быть и победа!

— Если рядовой на войне будет понимать задачу всей операции, на уровне генерала, тогда он может просто не согласиться с той ролью, которую ему отводят, и вообще не пойдет в атаку. Вряд ли кому-нибудь понравится такое планирование: одному — ордена, другим — дырка в голове, — Борзоконь горько усмехнулся. — Поэтому тебе командиры и не рассказывают ничего. Не хотят, чтобы ты догадался, что во время войны с тобой будет.

— Постойте, но ведь есть же уставы, есть наставления. Есть заранее разработанная тактика для действий полка в случае войны.

— Есть, все у них есть. И стратегия и тактика, — вмешался в разговор старший техник. Внезапно глаза его зло блеснули, и он досадливо махнул рукой. — Если хотя бы один самолет полка в военное время к объекту противника прорвется и ядерный боеприпас сбросит, то считай, полк свою задачу выполнил и полег геройски не зря! Вот тебе и вся тактика!

Разговоры прекратились, мы брели, думая каждый о своем. Я представил себе, что началась война. Мы выпустили одноразовых летчиков в последний полет. После взлета машин одноразовые техники разбрелись по аэродрому, в ожидании ответного ракетно-ядерного удара. И тот естественно не заставил себя долго ждать. В это время в небе парит одинокий самолетик. В его кабине — Паханов. Это то, что осталось от нашего полка после прорыва ПВО противника, где-нибудь в Западной Германии. Возвращаться комэску некуда — нашего аэродрома больше не существует. Паханов летает, пока не выработалось горючее, потом катапультируется. Катапультируется и не знает, что прямо под ним очаг химического заражения. И что там его уже поджидает большой и очень пушистый северный зверек. Вот так то, товарищ подполковник, надо было тренироваться надевать противогаз и ОЗК, пока была возможность!

Подойдя к своему самолету, я решил осмотреть кабину, но возле стремянки столкнулся нос к носу с главным радистом эскадрильи — Якимявичусом. Примерно с минуту мы с ним препирались, кому первому работать в кабине. Спор быстро перешел на повышенные тона. Дело уже почти доходило до драки, когда рядом с нами появился вездесущий Панин. Тезка мягко взял меня за рукав и отвел в сторону. Якимявичус с видом победителя полез наверх по стремянке.

— Санек, — начал старший техник, заглядывая мне в глаза. — Слушай меня внимательно. Никогда не трогай радистов. Понял?

— Да ладно тебе, — я окинул взглядом худого низкорослого Витаса и иронически поинтересовался. — Ты что же думаешь, я его испугался?

— Ничего я не думаю, — отрубил Панин, потом, немного помолчав, спросил: — У тебя дети то есть?

— Нет, — удивился я неожиданному вопросу.

— Тем более, не трогай!

— Ничего не понимаю? А при чем здесь это?

— Вот сейчас радист сидит в кабине, — терпеливо, как ребенку начал объяснять Панин. — А ты знаешь, что он там делает?

— Нет, не знаешь, — не дожидаясь моего ответа, Сашка ткнул в каплеобразный нарост в передней части самолета, выкрашенный серой краской. — А вот это что такое, ты знаешь?