Кристос Циолкас - Пощечина

Георгия заплакала. Конечно, конечно, такая боль не уходит.

— Прекрати, Георгия.

Пожилая женщина резким движением отерла глаза и попыталась улыбнуться:

— А как Коула? Как Эктора и Елизавета?

На эту тему он мог говорить, мог найти нужные слова. И они потоком полились из него, даруя ему облегчение. Он рассказывал о своих детях, о внуках, об их успехах и, конечно, даже об их неудачах. Георгия стиснула его руку, слушая про развод Елизаветы. Ее глаза засияли, когда он стал рассказывать про Адама, Мелиссу, Саву и Ангелику.

— Ты должен увидеть наших внуков. Дети Янни — сущие ангелочки. — Она встала и принесла с комода в глубине комнаты несколько фотографий в рамках. — Это Костантино. Он учится в университете. — В ее голосе слышалось благоговение.

Манолис взял фотографию, внимательно ее рассмотрел. Костантино показался ему симпатичным парнем. На вид ему было около восемнадцати лет. В рубашке и галстуке — прямо истинный джентльмен, — он широко улыбался в объектив.

— Красивый парень.

— Хороший. — Димитри, сжав подлокотники кресла, глубоко вздохнул. Потом фыркнул и продолжал: — Он умнее отца. Я им горжусь.

Манолис вернул фотографию Георгии.

— Мы молодцы. — Димитри, закашлявшись, вновь вцепился в кресло. Приступ утих. — Неплохо потрудились, верно, Маноли?

Он смотрел на умирающего друга. В его взгляде сквозит вопрос? Нет, это не вопрос — констатация факта.

— Верно. Мы выжили.

— Коньячку?

Манолис глянул на сад. За окном, во дворе, сгущались сумерки.

— Почему бы нет?

Выпив коньяку, он помог Георгии вновь уложить Димитри в постель. Наклонившись, поцеловал друга — дважды, по обычаю жителей Средиземноморья, — и ощутил смрад его дыхания. Димитри гнил изнутри.

На выходе он повернулся к Георгии:

— В больницу ему нужно. Нужно, чтоб за ним наблюдали врачи, квалифицированные медсестры.

— Медсестра приходит два раза в неделю. А ухаживать за ним я и сама в состоянии… — Георгия пожала плечами. — Это судьба, Маноли. Против судьбы не попрешь. По-твоему, я могу допустить, чтобы чужой человек купал его, убирал из-под него? Нет. Я его жена. Это мой долг.

— Я зайду еще. Скоро. Вместе с Коулой.

— Если не трудно. Я приготовлю ужин. Димитри будет рад. Ему не хватает друзей.

Разве мы друзья?

— С ужином не заморачивайся. Кофе сделаешь, нальешь что-нибудь выпить. Этого вполне достаточно.

— Нет, как же без ужина?! За кого ты меня принимаешь? Думаешь, я не в состоянии накормить гостей?

У него начинала болеть голова. Они опять теряли друг друга, становились пленниками правил хорошего тона, этикета, чтоб им пусто было. Давай просто поговорим, просто побудем вместе, наверстаем упущенное за долгие годы разлуки, за десятилетия, потраченные на мелкие ссоры и глупую гордыню. Как же он порой ненавидел эти греческие ритуалы. Порой он жалел, что родился не австралийцем.

— Ручка есть?

Георгия скрылась в коридоре и вскоре вернулась с ручкой. Он достал из кармана рубашки свой проездной:

— Говори телефон.

— Девять-четыре-два-восемь… — Она умолкла в нерешительности. — Вот идиотка. Так давно его никому не давала, что почти забыла. — Она быстро назвала последние четыре цифры. Манолис начеркал номер на билете.

К вечеру заметно похолодало, небо было чистым. Он быстро шел домой от железнодорожной станции, не обращая внимания на больное колено.

Когда он вошел в дом, Коула, подбоченившись, стояла в коридоре:

— Где тебя дьявол носил?

Отодвинув ее в сторону, он подошел к бару и налил себе коньяку.

— Ты пьян?

— Нет.

— Эктора звонил. Он зол на тебя. Ты расстроил индианку. Что ты ей сказал?

— Что она должна пойти на день рождения к Гарри.

— Так. И что она ответила?

— Что не пойдет. — Манолис одним глотком осушил рюмку. Сначала коньяк показался ему на вкус отвратительным, потом приятным, потом он почувствовал, как вновь оживают его конечности. Он снял пиджак.

Коула схватилась за голову.

— Почему ей так хочется нас унизить?

— Молодая.

Коула вытаращилась на него в изумлении.

— Ты ее защищаешь?

— Нет. — Он налил себе второй бокал.

Коула настороженно смотрела на него:

— И Елизавета звонила. Она тоже на тебя сердится.

— За что?

— За то, что эта стерва плакала из-за тебя.

Он закрыл глаза. Красивый щекастый парень в рубашке и галстуке. Значит, все-таки приходит конец несчастьям, и судьба больше не будет испытывать на прочность Димитри и Георгию, пощадит следующее поколение. Выходит, Бог не так уж и безнадежен.

Айша плакала? Она плакала.

— Завтра позвоню Экторе. Завтра все улажу.

Он извинится. Скажет: «Извините». На самом деле он ни в чем не раскаивается, но она уцепится за это слово, будет ему признательна, простит его. Что за черт? Это лишь одно пустое слово.

— Сейчас звони. Он очень расстроен.

— К черту, Коула. Позвоню завтра. Пусть порасстраиваются один вечер. Если они думают, что это горе, значит, они просто не понимают, как им повезло. Мы заботились о них, дали им образование, все для них сделали. И я рад, что мы о них позаботились, что обеспечили им хорошую жизнь. Но хотя бы один этот вечер я хочу пожить так, будто у меня никогда не было детей. На один этот вечер я хочу забыть об их существовании.

Коула перекрестилась. Посмотрела на него с презрением:

— Что за вздор? Как тебе не стыдно? — Она постучала по косяку. — Постучи по дереву, да простит тебя Господь.

— Я навестил Димитри и Георгию.

Выражение презрения на ее лице сменилось неизбывной печалью.

— Как они там, бедняжки?

— Димитри тяжело болен. Умирает.

Коула грузно опустилась на диван. До чего же огромная, громоздкая мебель у них в доме, просто смешно. Коула на этом диване похожа на куклу.

— Зачем нам такой большой диван?

Коула пренебрежительно фыркнула и кивнула на бар. Манолис налил для нее коньяк, подал ей бокал и сел в кресло напротив.

Его жена смотрела на бокал:

— Нет справедливости в этом мире, да, Маноли?

Он покрутил в руке бокал, взбалтывая золотистую жидкость, вдохнул терпкие жгучие пары:

— Да.

Зазвонил телефон, выводя их из раздумий. Они оба вздрогнули.

— Кто-то из них.

— Возможно, — ответил он.

— Хотят узнать, пришел ли ты домой. Хотят с тобой поговорить.

— Возможно, — повторил он.

Она улыбнулась, пригубила бокал:

— Может, пусть звонит, а?

Она улыбалась озорно, прямо как в молодости.

— Пусть, — он улыбнулся жене, — не будем отвечать.

Телефон неутомимо звонил, казалось, несколько минут.

Когда звон наконец-то стих, он осознал, что все это время сидел затаив дыхание. Он протяжно выдохнул.

Коула поднялась:

— Согрею тебе ужин.

Он кивнул.

Он услышал, как жена на кухне зажгла духовку, потом до него донеслось звяканье столовых приборов. Коула стала что-то напевать. Он всем телом подался вперед в кресле, пытаясь разобрать слова. Это была старинная народная песня — классика фольклора. Впервые он услышал эту песню в Афинах, когда, будучи новобранцем, пил вместе с рабочими и солдатами дешевое узо [116] Узо — греческая анисовая водка. на площади в Кайзериани [117] Кайзериани (Кессариани) — район в восточной части Афин в 7 км от центра города. . Он стал тихо подпевать жене.