Галина Щекина - графоманка

— Кто у нас? — закричала, содрогаясь, дама. — Это из Москвы?

— По делу, родная, — внятно произнес Батогов. — Тебе вредно вставать, волноваться. Пойдем…

— По делу, по делу, — блеяла Ларичева, сигнализируя адресной папкой. (А рюмки? А графин?)

— Чушь! — взвизгнула дама. — От меня ничего не скроешь! Я пойму глазами и в анамнез заглядывать не надо. И я еще могу послужить отчизне. Отдать ей все…

— Ты уже отдала, родная. Ты и так себя не щадила, пойдем же. — Он мягко и настойчиво повел даму.

Тут, наконец, Ларичева опомнилась и стала просачиваться в прихожую. Она даже оделась и попыталась тихо открыть замок. На ее руки легли его руки.

— Что, испугались? Это моя бедная сестра. Она работала в таком месте, где сам Господь бы спятил. Говорят, можно в лечебнице держать, но лечить уже бессмысленно. Мне жаль ее… Простите, что не предупредил вас. Но я не думал, что встанет, последние дни так была тиха. Если хотите, то можете зайти как-нибудь, не дожидаясь следующего дня рождения…

— Правда?!

Он смотрел на нее, улыбаясь. Поток тепла через щелочки глаз:

— А вы бы хотели?

— Еще как. Но это, конечно, нельзя говорить. — Ларичева перешла на шопот.

— Почему нельзя? — Он, склонив скульптурную голову с крутой седой шевелюрой, тоже снизил голос.

— О Вас такое рассказывают. Вы в нескольких филиалах начальником были. До Вас ничего не работало, после Вас никто сломать не мог. Вы в третьем филиале линию поставили, так у них оборот услуг вырос в несколько раз. Вы противостояли партийной мафии… А за это надо было жизнью платить! Вас любили женщины всех поколений. Их разбитые сердца до сих пор тлеют на мраморных лестницах управления…

— Стоп, говорю. Это уж ваша субъективная точка зрения.

— Пусть! Пусть субъективная… Но вы любили только свою жену. Так? Она была хрупкая, беленькая… Вы приезжали за ней на машине. Она не любила латать носки. Но детей вырастила потрясающих… Она умерла?

— Замолчите!

— Умираю, умираю… — долетел крик отчаяния, — ты бросил меня одну среди гадов фашистских… Мы должны выйти из окружения…

Он оглянулся.

— Так я позвоню Вам?.. — Ларичева заторопилась.

— А я буду ждать. Прощайте. И держитесь, никогда не старейте. Вы просто прекрасны. Слышите?

И она покинула светлые своды дворянского гнезда, так в народе называли дом привилегированных квартир для начальства.

В садик Ларичева прибыла в лютой темени. Сынок опять восседал в круглосуточной группе с тем же сырником.

— Муж! — воззвала Ларичева, скидывая пальто где попало. — У тебя нет чувства неловкости? При двух живых родителях ребенок в круглосуточную группу угодил…

— А что? — родитель сидел и пожирал глазами толстую газету “Коммерсантъ”. — Чувство неловкости пусть возникает у бездельника. Я круглые сутки работаю. А ты?

— Ты работаешь на работе. А дома?

— Налоги сводят к нулю любую работу, — вздохнул Ларичев. — При таких налогах надо работать сорок восемь часов в сутки, а потом идти и бросать бомбу в налоговую полицию.

Сковорода у Ларичевой яростно затрещала и стала плеваться дымом. И в тот же момент в детской раздался рев и грохот. Ларичева выключила сковороду и побежала в детскую. Как оказалось, дети разодрали надвое громадный черный том Брэма с золотыми буквами на переплете.

— Его купили на последние деньги! — воскликнула Ларичева. — Для вас же! А вы!

— Оставь их в покое! — крикнул издали их отец, не расставаясь с “Коммерсантомъ”. — Дети должны расти, как сорная трава. Придет время — сами решат, нужен им Брэм или нет.

— Ну, ты с ума сошел. Теперь что, пусть все бьют, что ли?

Дети прислушались и поняли, что посеяли раздор. Они тут же помирились, а Ларичева оказалась не в своей тарелке. Она всегда смело бросалась разбираться, но получалось, что ее провоцируют. Однажды она увидела ватную пыль по углам, схватила тряпку и полезла под стол. Тем временем любознательные дети взяли и укололи ее старой спицей. Она закричала, дети засмеялись. “Да вы зачем?! — У тебя одно место круглое, как шар. Хотели проверить — не сдуется?”

— Как-то ты странно участвуешь в воспитательном процессе, — сказала она, переворачивая блин.

— Лучше так, как я, чем так, как ты.

Он наскоро съел тарелку блинов со сметаной и ушел проверять, как идет монтаж издательской системы.

Ларичева стала кормить детей и мыть посуду. Она привыкла, что муж приходит домой только затем, чтобы уйти. Что там, за пределами ее понимания, есть бурная деятельность, связанная с компьютерами. Хотелось бы, конечно, поинтересоваться зарплатой, но в принципе, когда у него что есть, он и так принесет. А начни раскачивать — только рассердишь. Да, Ларичева мечтала о тех временах, когда у нее будет пачка денег в столике под трельяжем. Чтобы брать и считать. На костюм. На еду. На садик. Да мало ли… Соратница по борьбе? Ну и что, пусть живет соратница. Был бы дома человеком. А он и так терпим и мягок дальше некуда, грех жаловаться. Все это ерунда. Надо садиться работать, настучать Радиолову новый материал. Пусть не так, как он понимает. Пусть пока хотя бы так, как понимает автор. А то начнешь себя ломать, чтобы понравиться, и конец, тебя подстригли. Сама не поймешь, где ты, где Радиолов.

Ларичева хотела, чтобы Радиолов ходил к ним на кружок, и чтоб они спорили на равных. Но как-то так получалось, что Радиолов Ларичеву учил, а сам учиться не хотел, видимо, так уж возвысился, что учеба ему ни к чему…

— Ма! Это кто?

Дочка показывала на старую фотографию. Кажется, опять весь альбом разорили.

— Это моя мама, твоя бабушка.

— Такая молодая! Сколько лет?

— Она тут в десятом классе.

— Хорошенькая, — оценила дочь. — У нее были наряды?

— Погоди, я не помню. Нет, были, конечно, платья. Сейчас, сейчас, у меня где-то есть одна штука…

Вывалив на пол из шкафа большую пачку старья, Ларичева нарыла какие-то пожелтевшие бумаги. Среди них — картонная куколка.

— У всех девочек рано или поздно появляются большие куклы в нарядных платьях. У меня тоже была. Я ведь плохо видела, поэтому очки прописали. Мама с папой прятали от меня книги, чтоб я не портила себе и без того слабые глаза. Но когда не дают, всегда надо. Так вот, я искала спрятанное и находила, даже в коробке под кроватью, даже на самом верху шкафа. А куклу для отвлечения от книжек мне привезли из области, а сами мы жили мы тогда в районном центре. Кукла Рыжая была. Атласные рыжие волосы, простроченные посредине, где пробор, блестящие, но их нельзя было расчесывать расческой — они бы оторвались сразу. Туловище тряпичное, только концы ручек-ножек глиняные. Так что я больше смотрела на куклу, чем играла. Купать нельзя, заплетать нельзя. Платье снималось, зеленоватое, с кружевами, даже штанишки были с кружевами, да, и тапочки снимались, и носочки.