Владимир Киселёв - Весёлый Роман

Как она завизжала! Пронзительно, горько, обиженно. Я ускорил шаги. Мне не хотелось встречаться с хозяевами этой твари.

— Больно? — расстроилась Люда. — Может, к врачу?.. Она, конечно, здоровая, я ее знаю, это собака Морозенков, она всегда такая кусачая.

— Чепуха, — сказал я. — Не имеет значения.

Я стал сочинять, как эта собачка пишет сейчас на меня жало­бу, в которой утверждает, что я первый бросил в нее камень, а она была вынуждена меня укусить в порядке допустимой са­мообороны. Но на Люду я не смотрел.

«Как все это глупо, — думал я. — Считаешь себя этим са­мым гомо сапиенсом, рассуждаешь о назначении человеческой личности, но достаточно собачонке, лишенной всякого разума и снабженной лишь инстинктами, укусить тебя, как ты опускаешь­ся до ее уровня. Только что не стал на четвереньки. Она тебя укусила, ты ее стукнул камнем. Вот вы и квиты».

— Нехорошо это вышло, — сказал я Люде. — Я не думал, что попаду. Это у меня как-то само собой получилось.

— Она всех кусает, — заступилась за меня Люда. — Что же, пусть кусается? Теперь она запомнит.

По-моему, ей тоже было жалко эту дурную псину. Уж слиш­ком отчаянно та визжала.

Здесь небо начиналось от земли. И занимало оно значи­тельно большее место в жизни людей, чем в городе. Но не по­тому, что его было так много. Просто ритм их жизни был свя­зан с тем, что делается на небе, — жжет ли солнце, не закрытое даже легким облаком, льет ли дождь, клонит ли верхушки де­ревьев ветер. За погодой здесь следили не по сообщениям в «Вечернем Киеве»: «Завтра будет малооблачная погода без су­щественных осадков, ветер слабый до умеренного». Здесь oт погоды зависел урожай, зависело настроение людей, зависело их материальное положение.

Нужен был дождь. Странная все-таки штука. У нас дома был барометр. У Феди тоже. Сложный заграничный прибор, сое­диняющий барометр, термометр, часы и приспособление для измерения влажности воздуха — я забыл, как оно называет­ся, — стоял на столе у Анатолия Петровича. И никто, по-моему, никогда на эти барометры не смотрел — только во время дож­дя глянешь иной раз, не поворачивает ли стрелка на «ясно». У нас был старый барометр, еще с «ятями», и была на нем, на самом конце шкалы, удивительная надпись: «Великая сушь». Стрелка к ней на моей памяти никогда не подходила. Но сейчас здесь стояла настоящая «великая сушь», и во всем селе — я ин­тересовался — не было ни одного барометра.

Я невольно присматривался к приметам, какие запомнились мне из книг и из тех разделов журналов, которые называются «Прочти, это интересно». Впрочем, твердо я помнил только, что ласточки перед дождем летают у самой земли.

Но я не знал, обещают ли дождь ласточки, когда летают низ­ко над водой, а над берегом сразу взмывают вверх, выше де­ревьев. Вообще эти ласточки вели себя как чайки — они даже задевали грудью о воду и совершенно не боялись, что утонут. А ведь ласточки, по-моему, плавать не умеют. Тысячи ласточек сновали над водой, пролетали перед самым лицом так, что, ка­залось, их можно схватить рукой, петляли в воздухе, делали «бочки», «развороты», «иммельманы» и вообще показывали все фигуры высшего пилотажа, какие делают в день авиационного праздника только самые лучшие летчики.

Наш челнок был выдолблен из целого ствола дерева и на­сквозь просмолен. Вначале мне показалось, что при первом же неосторожном движении он перевернется, но потом я убедил­ся, что он достаточно устойчив, если, конечно, не делать слиш­ком резких движений. Люда сидела на сене, на носу, лицом ко мне, а я медленно греб коротким тяжелым веслом, которое все время норовило выскользнуть из рук.

На гладкой поверхности воды вдруг появилась рваная линия. Она потянулась к нашему челноку, в стороны от нее расходи­лись мелкие волны. Линия приблизилась, и я увидел, что это плывет рыба, рассекая носом самый верхний слой воды. Рыба ткнулась в борт челнока. Я наклонился, подхватил ее, она заби­лась у меня в руках, затрепыхалась и упала на сено. Она была холодного алюминиевого цвета и размером немного побольше ладони.

— Что это с ней? — спросил я у Люды. — Что тут у вас, рыбы сами в лодки забираются?

— Нет, — сказала Люда. — Отпусти ее, пусть это будет твоя золотая рыбка.

— Алюминиевая.

Я подобрал рыбку с сена и пустил в воду. Она отплыла, раз­вернулась и снова устремилась к челноку, рассекая поверхность воды.

— Да что же с ней такое?

— Не знаю, — сказала Люда, отгоняя рукой рыбку от борта. — Так иногда бывает с рыбами. Может, они заболевают и перестают ориентироваться в пространстве. Или с плаватель­ным пузырем случается что-то такое, что они больше не могут погрузиться в воду. И плавают на самой поверхности. А может, они сходят с ума?..

— Как называется такая рыбка?

— Как научно?.. Я не знаю. А у нас по-местному ее называ­ют бубырь. Их тут много, бубырей. Считают, что самая лучшая уха как раз из них получается.

— А на удочку они клюют?

— Конечно, клюют. Соседский Сашко каждый день чуть не по сотне приносит.

Я никогда не задумывался, откуда взялись подсолнухи, кото­рых так много вдоль всех плетней в селе Залесье. Люда гово­рит, что подсолнух завезли в Европу из Америки только в ше­стнадцатом столетии. Как цветок. А в России этот цветок появил­ся лишь в восемнадцатом веке. И еще нет ста лет, как какой-то крепостной крестьянин из Воронежской области открыл, что из семян подсолнуха можно давить масло. А я считал, что подсолнечное масло у нас было со времен древлян, полян и дулебов. Я, по-моему, даже в каком-то историческом романе читал, как при Иване Грозном поливают квашеную капусту подсолнечным маслом. Но Люда утверждает, что и квашеная капуста появилась значительно позже, только при Петре Первом.

Я здесь многого не знал. Я не знал, летают ли ласточки перед дождем низко над водой, да и не был уверен в том, ласточ­ки ли это, уж слишком смело они проезжали грудью по воде. Я не знал, как называется рыбка. И не мог отличить одного сор­та яблок от другого. Я не умел даже отличить ржи от пшеницы. И все это делало меня чужим человеком для окружающих, делало меня для них каким-то «иностранцем», а это меня злило, и я не знал, как с этим справиться.

— Поехали к берегу, — сказал я решительно. — И не к че­му ждать этого дождя и смотреть, на какой высоте летают вся­кие ласточки. Были бы у вас люди посообразительней — они б дождевальные установки поставили, а в реке воды хватит. По­шли домой, я вам пока в вашей усадьбе дождевальную уста­новку устрою.

Через полчаса я уже был в седле своего мотоцикла. Люда оглянулась, а затем, не глядя на меня, тихо сказала:

— Не уезжай.

— Чепуха, — ответил я уверенно. — Завтра я буду тут со всем оборудованием.

Я отсутствовал только три дня, но город, но такие знакомые улицы показались мне новыми, особенно оживленными и инте­ресными. Не заезжая домой, я рванул к заводу. Остановился у парикмахерской. Миша брил опасной бритвой какого-то круг­лолицего великана с такой обширной физиономией, что, по мо­ему мнению, с таких людей следовало бы брать двойную пла­ту. По своему обыкновению он замазал этому толстяку рот пе­ной и, лишив его таким образом возможности отвечать, с мрач­ным лицом рассказывал свой очередной анекдот.