Владимир Киселёв - Весёлый Роман

— При искусственном дыхании руки не разводят в сторо­ны, — возразила Люда. — Теперь это делают иначе.

— А как? Ты б мне показала на практике. Вот, скажем, я потерял сознание…

Я лег на землю и раскинул руки.

— Ты в самом деле хочешь, чтоб я тебе это показала? — ис­коса, странно, испуганно решаясь на что-то очень важное, по­смотрела на меня Люда.

— Конечно.

— Теперь искусственное дыхание делают изо рта в рот… Два вдувания воздуха и пятнадцать толчков в грудь. Закрытый массаж сердца…

Она опустилась на колени и прижалась губами к моим гу­бам. Это было как поцелуй. Я обнял ее, и руки мои сами потя­нулись, чтоб погладить ее так, как я привык и как мне хотелось. Но я не сделал этого. Я осторожно ее приподнял и встал сам. Сердце у меня колотилось так, что не помог бы никакой закры­тый массаж.

Вечерело. Мы возвращались домой. Люда шла рядом со мной, легкая, молчаливая, как-то сразу повзрослевшая.

Воздух, хорошо промытый, очищенный рядом фильтров — лесом, лугом, рекой, — застыл и льдисто блестел. Он удержи­вал все накопившиеся за день запахи, и, если бы они обладали цветом, можно было бы увидеть, как мы вступили в розовато-фиолетовое облачко запаха чабреца, в зеленую лужу духа глухой крапивы, в коричневатый поток грибной затхлости.

Николай говорил когда-то, что наука делается тремя спосо­бами: либо путем строгого планирования и последовательно­го выполнения всего намеченного, либо способом «проб и ошибок», или, наконец, внезапными озарениями, серендипити.

Но не так ли все происходит и просто в человеческой жиз­ни? И в любви? И в жизни всего не спланируешь, и так же точ­но приходится идти путем проб и ошибок, и хорошо, если это такие ошибки, что их можно исправить. А изредка у всех лю­дей, у каждого человека вспыхивает серендипити. И ты в такую минуту не выбрасываешь попавшийся тебе на глаза клочок газе­ты, а прячешь его в карман, а потом оказывается, что девочка, к которой ты приехал, станет твоей судьбой, а все, что было до нее, — лишь пробы. Пробы и ошибки.

— А откуда ты все это знаешь — про искусственное дыха­ние? — спросил я.

— В школе учили, — не сразу ответила Люда. «Всему в школе не научишь», — подумал я. Была когда-то такая бодрая песенка:

Пряталась в этих словах очень утешительная и прелестная мысль: не рыпайся. Занимайся своим делом. Когда понадобит­ся — прикажут. И ты станешь героем. Не хуже других. Твой ге­роизм зависит не от тебя, а от того, кто приказывает. А ты толь­ко исполнитель героических указаний.

Но в жизни все это не совсем так, как в песне, а чаще со­всем не так. Героем становятся не по приказу. И не все герои, наверное, даже сознают свой героизм. Как Люда. Обыкновен­ная девочка, а «коня на скаку остановит, в горящую избу вой­дет».

А какими, в самом деле, были эти герои? Писатели, которые рассказывали, ну, хоть о молодогвардейцах, люди серьезные. И в своих сочинениях они думали и рассуждали вместо своих героев и придали им черты серьезные. Но в действительности молодогвардейцы не были такими, как эти писатели. Они были такими, как Люда. А может быть, и такими, как я.

— Рома, — сказала Люда. Она смотрела под ноги. — Мы в школе по литературе учили про девичью гордость… И я все это понимаю… Но все равно я должна тебе сказать… Если б ты знал, как я не хочу, чтоб ты уезжал! Неинтересно мне без тебя.

— Мне без тебя тоже неинтересно.

Удивительная девочка. В самом деле. Без дураков. Ее нель­зя не уважать. И ее всегда будут уважать, как всегда уважают человека, способного с такой беззаветной отчаянностью гово­рить правду.

После ужина Илья Гордеевич поднялся со мной в комнату, где я жил, сел на стул и, поглаживая усы, сказал:

— Говорили мы с женой, с Оксаной Митрофановной… И да­же с председателем говорили. В общем, я вам, к примеру, ска­жу, что подходящий вы для колхоза человек. Но не в колхозе тут, значит, дело…

Он помолчал, решился на что-то и посмотрел прямо на меня.

— Есть у нас такая, к примеру, пропозиция, чтоб остались вы у нас. Если вы это всерьез про Людмилу. Поживете у нас, как сын, значит, пока Люде законный срок для этого дела по­дойдет. Хата — ваша… Не для себя строили, для детей. Прав­да, не дожил Степа. Его эта комната была.

— А что с ним случилось?

— Утонул.

Значит, старший брат Люды утонул. Может, поэтому они так настороженно слушали историю о том, как Виля учился пла­вать. И может, поэтому Люда лучше, чем другие, изучала, как делать искусственное дыхание.

— Спасибо, — сказал я. — Только…

Мне очень многое хотелось и следовало сказать. И то, как я тронут тем, что Оксана Митрофановна и он предложили мне остаться у них вместо сына, и то, что они меня признали до­стойным своей дочки, а я, по правде, ей и в подметки не го­жусь. И то, какие они мне все близкие и родные люди. Но вме­сто всего этого я сказал:

— А как же завод?

— Ну, с заводом это у вас теперь просто, — с облегчением усмехнулся Илья Гордеевич. — Подал заявление — и через две недели ты уже колхозник.

— Нет, — сказал я, — не буду вас обманывать, Илья Гор­деевич, не останусь я в колхозе. Буду ждать Люду в городе.

— Понятно. — Илья Гордеевич встал со стула, тяжело вздох­нул. — Только мы с женой не согласимся на это. С кем мы останемся? Кому хату оставим?

Жалко мне его было немыслимо. Но что я мог сказать? Что мы будем приезжать на лето? И я поступил мудро, сказал то, что говорил в подобных случаях наш председатель завкома Павел Афанасьевич Мокиенко.

— Не будем спешить с решением. Время покажет.

Тяжелее всего мой отъезд перенесли куры. Они сложили го­ловы. Зато был знатный обед. Жареные куры порхали по тарел­кам. Я по примеру первого заместителя Председателя Совета Министров заранее припас бутылку с колодезной водой, поставил ее перед собой, и, как ни убеждал меня председатель кол­хоза отказаться от водки и выпить хоть стаканчик меда, кото­рый будто бы легче, я не согласился.

Люда собрала со стола тарелки, чтоб принести другие, чи­стые, и вдруг вся стопа выскользнула у нее из рук, грохнулась на пол. Несколько штук разбилось. Как она, бедная, растеря­лась, как покраснела! В глазах у нее показались слезы.

— К счастью, к свадьбе, — сказал председатель.

— Ничего, — утешил я Люду. — В этом культурном слое археологи будущего отыщут каждый осколочек, склеят их меж­ду собой, выставят эти тарелки в своих самых знаменитых му­зеях и навеки прославят твое имя в своих диссертациях.

Настоящий спорт — это всегда здорово. Но иногда это бы­вает так здорово, что мороз по спине.

Если меня спросят о том, что было самым прекрасным из всего, что я видел за всю жизнь, я отвечу: «Это было на фут­больном матче «Динамо» Киев — «Спартак» Москва». На ста­дионе — голова к голове, как семечки в подсолнухе. В пере­рыве между таймами в самом центре зеленого поля расстелили ковер. С трибун он казался носовым платком. Репродукто­ры, сразу сбавив тон, объявили: «Григ, Песня Сольвейг». Зазву­чал низкий женский голос, который слился с виолончелью. На ковре появилась девушка. С вольными упражнениями.