Чезаре Дзаваттини - Слова через край

Карло пришел туда, чтобы получить премию. Премии был удостоен сборник его стихов. Газета, где он работал, много о них писала. Теперь Карло представилась возможность, как он мечтал, завоевать читателей. Все его поздравляли. И больше всех Вирджентиии. Тот, кого они видели сквозь стеклянную дверь в то утро, когда были приглашены в редакцию газеты. Могущественный, циничный и к тому же красивый мужчина. Он сразу же, одним взглядом, берет на прицел Сильвию, тем временем объясняя Карло (он явно ему протежирует), что тот должен постараться завоевать симпатию кардинала, ибо кардинал — решающая сила в механизме их газеты. Он намекает, что Мариаии уже староват, а Муссолини предпочитает молодых. Он его представляет кардиналу, и Сильвия как сейчас видит своего Карло, рассыпающегося в поклонах: с каким-то злобным наслаждением она вновь и вновь воскрешает в памяти ту сцену. Карло вовсе не устыдился своего раболепия, и даже не попытался скрыть его от жены, «потому что уже был уверен в моем соучастии». Сильвия вспоминает фразу, записанную тогда в дневник, которому она уже поверяла свои многочисленные секреты.

Однажды ночью Карло неожиданно признался Сильвии, что в нем происходит нечто новое. Он уверовал в бога!

«Все вокруг нас рушится, — сказал он. — Все кругом прогнило до основания. Вчера я написал статью про Муссолини. Панегирик. А ведь я его не уважаю. От некоторых его жестов, слов меня просто тошнит. — И Карло привел ей трескучие цитаты из речей дуче. — Но в руках у него власть. Нелепо думать, что ее можно у него отнять. Созданная им сеть взаимных интересов невероятно широка и прочна на удивление. Мы переживаем трагедию собственного бессилия. Я почувствовал, что сущность этой драмы в том, что диалог с другими людьми уже невозможен. Наш собеседник — там, высоко в небе!»

Сильвии захотелось ему сказать: «А я, наверно, уже утратила веру». Но вместо того она произнесла какую-то банальную фразу, что-то вроде: «Если ты тверд в своей вере, то это очень важное событие в твоей жизни».

И Карло ответил ей объятием, в котором вновь была просьба о соучастии. Оба долго лежали с открытыми глазами, не говоря ни слова.

Как мерзко ей было в торжественной тишине церкви созерцать сосредоточенное лицо мужа, показавшего себя весьма тонким актером: как он крестился, как губы его шептали молитвы! Рядом с ним стоял Вирджентиии, который то и дело кидал на нее быстрые взгляды.

В алтаре — великий кардинал. Шорохи, приглушенное покашливание, мерцание свечей, все как один задерживают дыхание, и по окончании молитвы у толпы вырывается единый вздох. Белая, усеянная кольцами рука прелата, раздающая освященные облатки. Кусочек тела Господня у Карло во рту…

Ее душил стыд, она с трудом сдерживалась, чтобы не закричать.

Несколькими часами позже Карло впервые пригласил Вирджентиии к ним ужинать. И сам помогал ей сервировать стол, укладывал дорогие фрукты в серебряную вазу.

Неожиданно она его спросила в упор:

— Тебе известно, что Вирджентиии за мной ухаживает?

— Все за тобой ухаживают, — пожал плечами Карло.

— А если я в один прекрасный день буду вынуждена дать ему пощечину, ты не рассердишься?

— Можешь сделать это, когда тебе заблагорассудится, если, конечно, он подаст повод. Но я думаю, такой женщине, как ты, достаточно одного взгляда, чтобы осадить любого.

А немного спустя Карло добавил:

— Как только настанут политические перемены, мы одним из первых погоним пинками в зад Вирджентиии, мы заставим его пробежать в одном белье от площади Венеции до Пьяцца дель Пополо. Но пока что необходимо пользоваться их же оружием — врать и притворяться. Поэтому ты должна быть с ним любезна.

— До каких пределов? — быстро спросила Сильвия.

Карло почувствовал в голосе жены насмешку и возмущение. И, делая вид, что его позабавила такая горячность, совершенно невозмутимо ответил:

— Предел может установить только твоя совесть. Совесть, а не предрассудки.

Во время ужина Вирджентиии показал себя во всем блеске. Сначала он завел разговор о положении в газете. Наверху уже приняли решение о замене Мариани. Когда это произойдет? Неизвестно. Может — завтра, а может — через год. Ведь как это бывает: один телефонный звонок, и все. Кто его заменит? Он назвал несколько имен. Вирджентиии, как никто другой, умел создавать атмосферу напряженного ожидания. Дал понять, что и у Карло есть шанс. Сам он и кардинал ему покровительствуют. Муссолини знает о таланте Карло. Хотя знает и о том, что он не член фашистской партии. Но Муссолини выше этого, Чего нельзя сказать о его приспешниках.

В дневнике она призналась в том, что взгляд Вирджентиии, его открытая улыбка, улыбка собственника, неотступно стояли у нее перед глазами в ту ночь. И вот в момент, когда она уже готова была забыться, предать мужа, у нее вырвался отчаянный крик: «Нет, никогда, никогда!..»

Карло зажег свет, увидел, как она бледна и растеряна. Сильвия сразу же обняла его, стала просить прощения, осыпала его лихорадочными поцелуями, чтобы обмануть самое себя. Она твердила, что любит его, будет любить всегда и не в силах удержаться, чтобы постоянно не говорить ему об этом.

Звонит телефон. Сильвия, очнувшись от своих кошмаров, хватает трубку. Это мать Карло из Фрозиноне хочет знать, что происходит в Риме. Она волнуется за внука. Если начнется война, пусть они сразу же отправят его во Фрозиноне, к ней. Спрашивает, как там Карло, ее Карло, ее Карло, Карло, Карло! В сотый раз повторяет, что Сильвии повезло с мужем. А Сильвия сравнивает тем временем вчерашнего Карло с сегодняшним, его некогда чистое, вдохновенное лицо и нынешнюю физиономию, на которой лежит печать расчетливости; теперь стали заметны даже самые мелкие физические изъяны мужа, на которые, когда любишь, не обращаешь внимания: блестящий от пота нос, зубочистка в зубах после обеда, расстегнутые на животе брюки… Когда этот безжалостный и нескончаемый монтаж отвратительных выражений лица, жестов, манер достигает кульминации, Сильвия инстинктивно швыряет камень в ненавистное лицо, и оно тотчас заливается кровью. При виде крови Сильвия приходит в себя; мать Карло все еще говорит ей что-то по телефону.

Она вешает трубку и, глубоко взволнованная, застывает неподвижно, стиснув руки. «Господи, до чего я дошла!»

Затем, видимо приняв неожиданное решение, поспешно одевается и выходит.

По дороге она встречает колонну фашистов и убыстряет шаг. У нее за спиной, на стенах домов, огромные плакаты созывают всех к шести часам вечера на площадь Венеции. А уличные репродукторы настойчиво сообщают, что на площади уже начал собираться народ.

Сильвия заходит в церковь. Идет к священнику. Она уже не властна над собой. Даже дневнику она не может теперь излить душу. Ей необходимо услышать человеческий голос, который бы ей отвечал.