Владимир Митыпов - Геологическая поэма

Повеселев, он оглядел палатку. В одном месте — как раз над головой Романа — она протекла. Набухшие капли, падая, разбивались о клапан спального мешка, и брызги летели ему прямо в лицо. Роман, упорно не желая просыпаться, морщился, словно собирался чихнуть, ерзал, пробовал отвернуться, и тогда капли обдавали его голые плечи, затылок. Валентин беззвучно засмеялся и, нажимая, провел пальцем по брезенту от протекающего места до края крыши. Капли послушно побежали по черте, а затем — вниз по стенке на землю.

Роман мигом успокоился, лицо его приняло благостное выражение. Он явно еще глубже погружался в сон — без помех и с новыми силами, но тут порыв ветра, утяжеленный дождем, сильно хлопнул полами палатки. Звук этот разбудил Гришу. Он поднял голову, прислушался и сипло проговорил:

— Заморочачило. — Тут он чихнул и уже прояснившимся голосом добавил — А что я вчера говорил? Солнце в тучи садится — к дождю!

Роман шевельнулся и, не открывая глаз, пробурчал:

— Идешь ты пляшешь со своими народными приметами. Вот у меня ладонь ноги чешется — это к чему?

Гриша, изумясь, взялся за затылок:

— Пошто ноги-то, паря? Не прочухался, что ль?

— Он произошел от обезьян, но еще не совсем, — улыбаясь, объяснил Валентин. — У него четыре руки, как у приматов.

Гриша немного подумал, после чего сказал с мужицкой солидностью, как бы отметая легкомысленную шелуху предыдущего разговора:

— Ну, паря, теперича коней-то поищи-ка — тожно набродишься…

— Ничего, вот сгоношим горячего чайку… — Роман сел в мешке, с хрустом потянулся. — Гадство, не догадались с вечера занести дрова в палатку — сейчас были б сухие.

На что Гриша наставительно заметил:

— Задним умом медведь умен, да толку в нем!

— Очень неслабо! — Роман радостно захохотал. — Народная мудрость! Люблю!

Тем временем хозяйственный Гриша вытянул из-под изголовья свой рюкзак, достал из него резиновые сапоги и деловито, не торопясь принялся обуваться. Роман скосил на него шельмовато поблескивающий глаз и вдруг коротко фыркнул.

— Ты что? — повернул голову Валентин.

— Хохма одна вспомнилась — это когда мы в Казахстане работали. Жили мы тогда на старом руднике, в заброшенных домишках. Спали на нарах, человек по десять в ряд. И вот у одного нашего пижона были резиновые сапоги, точняк такие же. У него с ними отработалась система: ночью вскакивает, прыгает в них прямо с нар и — на улицу. Это у него уже автоматом получалось, с закрытыми глазами… Ну, и раз он вот так же бух спросонья в свои сапоги, а оттуда на него — целый фонтан! Как из пушки! Пижон мокрый от и до. Орет. Крику было, что ты!.. Смеялись до полного не могу…

Валентин неопределенно качнул головой:

— Юмористы… Рожу бить за такие шутки.

Гриша же выслушал все с необыкновенной серьезностью, помолчал и вдруг проговорил с ноткой недоуменной обиды:

— Вода-то откуль взялась? Кто налил, что ль?

— Вода? Какая вода?

Захохотав, Роман пружинисто вскочил и подбежал к выходу. Палатка застегивалась на клеванты — деревянные палочки, продеваемые в петли. Не желая с ними возиться, Роман живо опустился на четвереньки и, приподняв входные полы, с опаской высунул голову наружу.

— Ой-ой! — вскричал он и передернулся всем телом, как вылезший из воды пес. — Что-то климат мне не нравится — не пора ли остограммиться?!

После того как Гриша, набросив дождевик и прихватив уздечки, отправился искать лошадей, а Роман побежал на речку умываться, Валентин откинул полы палатки и принялся делать зарядку. Дождь продолжал моросить. Не замечалось никаких признаков, что он скоро перестанет. Раскрытую настежь палатку вместе со светом заполнила прохладная хвойная сырость тайги, стал явственно виден пар от дыхания.

Поскольку маршрута сегодня не предвиделось, Валентин разминался с полной нагрузкой. Мышцы постепенно разогревались, и в паузах между упражнениями кожу холодило бодряще и остро.

После зарядки он втащил в палатку толстую мокрую колоду, несколькими ударами топора расколол ее повдоль и из сухой середины нарубил щепок на растопку.

Залитое дождем кострище выглядело унылей некуда — мокрые черные головешки, мокрые угли, серая каша пепла. Под прикрытием наброшенного на голову брезентового плаща Валентин зажег растопку и, понемногу подкладывая приготовленные щепки, развел небольшой костер. Потом стал осторожно добавлять сырые сучья — сначала потоньше, потом все более толстые. Повалил едкий густой дым, и в дыму этом защелкало, застреляло, полетели злые искры. Дрова шипели, как бы сердясь и сопротивляясь, но жар постепенно набрал силу, дым поредел, пошел на убыль. Открывшееся пламя заплясало вольно и весело, уже не боясь дождя.

С полным ведром появился Роман, румяный и колючий от холодной воды, волосы густо запорошены водяным бисером, в блестящих глазах — бедовые чертенята.

— О, то, что любит наша мама! — повеселел он при виде костра и, тотчас наполнив чайник, подвесил его над огнем.

Прежде чем тоже пойти умыться, Валентин посмотрел на небо и неопределенно заметил:

— Обложной.

— Не говори, шеф, — ухмыльнулся Роман.

— Маршрута не получится…

— Ай-яй-яй, шеф!

— С твоей ногой оно и к лучшему. Но есть идея: давай махнем на базу Гулакочинской разведки — все будет день не пропащий. У них богатое кернохранилище.

— Сколько туда?

— По прямой — около тридцати километров.

— Ну, это чепуха, шеф. Нас трое — стало быть, по десять верст на брата.

Рассмеявшись, Валентин взглянул на часы:

— В темпе будем ехать — после обеда будем там.

— Опоздаем — старик не заскрипит?

— Василий Павлович-то? А мы постараемся не опаздывать, — заверил Валентин и как бы между делом добавил — По пути посмотрим одно интересное обнажение.

— Как сказал ваш прораб, интересные обнажения — это на пляже.

— Но нам придется подняться на горку.

— На горку? — Роман насторожился. — Сколько сот метров в твоей горке?

— Чепуха — по двести метров на брата, — весело отвечал Валентин. — За кого ты меня принимаешь? Я же вижу: дождь, у тебя болят ноги. Восхождения не будет. Будет небольшая прогулка под летним дождиком.

— Ты смерти моей хочешь! — плаксиво сказал Роман. «Шутит — значит, настроение хорошее», — с облегчением подумал Валентин, направляясь в палатку за туалетными принадлежностями.

Когда он вернулся после умывания, у костра, подставив огню ладони, стоял Гриша. В задубевшем от воды плаще он со спины походил на замшелую гипсовую статую, забытую в заброшенном уголке парка. Взнузданные кони были привязаны к кустам. Косясь на людей, они прядали ушами, пофыркивали от сырости, то и дело чутко подергивали кожей.

В палатке Роман уже сворачивал свой спальный мешок.