Виктория Платова - Мария в поисках кита

Подходящую для бегства лодку я тоже не нахожу, хотя и знаю — где именно искать.

С лодками, стоящими ка пристани, происходит то же самое, что и с катером: все они кажутся полными жизни и готовыми вот-вот отплыть. Но стоит мне остановить взгляд хотя бы на одной из них, как она тотчас же превращается в рухлядь и рассыхается на глазах. В бортах и днищах сами собой появляются пробоины и провалы, исчезают целые доски, а тина и песок — наоборот, появляются. И минуты не проходит, как я оказываюсь посреди небольшого кладбища; почти такого же, как лодочное кладбище за океанариумом.

Шок, вызванный этими мистическими перевоплощениями, намного меньше, чем шок, вызванный видоизменением «Байены».

Я не удивлена, вот что странно.

Раздосадована, но не удивлена. Чего-то подобного я и ожидала — подсознательно. Не нужно было произносить вслух это дурацкое «Прощай, Талего, гребаный остров!!!». Не от моей ли неосмотрительности все беды?.. Еще бы — любой бы обиделся, если бы его назвали «гребаный». А то. что в роли обидевшегося насмерть выступает не человек, а целый остров… Что ж, это его право. Более слабонервный, оказавшись на моем месте, хлопнулся бы в обморок или совсем съехал бы с катушек, но я — совсем другое дело.

Твердость и ум. Ум и твердость.

И пять лет каторжной работы на ВПЗР Будучи ее агентом, я вынуждена читать все романы, выходящие из-под ее пера. А там чего только не понаписано!.. И пары абзацев было бы достаточно, чтобы спровадить автора в дурку с диагнозом острая шизофрения на почве систематического употребления тяжелых наркотиков. А абзацев в книгах ВПЗР — как минимум пять с половиной тысяч, но бывает, что дело доходит и до восьми. В тех нередких случаях, когда поток ее сознания особенно мощен и быстр; и это уже не поток даже, а потоп. Причем — всемирный. Старина Ной на этой пасторально-алокалиптической картине тоже имеется (фигура в центре), но на старину Фернандо-Рамона он не похож. Скорее — на Сабаса, который — с некоторой натяжкой — подпадает под любимый вэпэзээровский типаж татуированного экзота, неоднократно и во всех возможных ракурсах описанный. Но каждый раз она придумывает что-нибудь новенькое, добавляет деталь, строго следя за тем, чтобы деталь была необычной (эксцентричной, экстравагантной, сбивающей с ног). И чтобы она не встречалась нигде больше — ни у одного писателя, еще живущего или уже умершего. Гения или так себе; крепкого беллетриста или модного литературного прыща, удел которого — быть выдавленным ровно через три минуты после созревания; именно так и поступает мировая культура — давит чертовы прыщи, едва добравшись до зеркала.

Татуировки своему долгоиграющему экзоту ВПЗР тоже добавляет. Или выводит старые, чтобы нанести новые. Сложные таитянские сменяют нежные гаитянские; сдержанные скандинавские чередуются с дикорастущими бразильскими; приветствуются также лаосские бабочки-трансвеститы и тайские драконы-транссексуалы. Есть постмодернистский вариант татуажа; есть его комбинированный вариант: «ар-деко» в районе плеч, плавно переходящее в «ар-нуво» в районе поясницы. Есть сентиментальные tattoo-сноски к истории индейцев навахо (ВПЗР просто безумно нравится слово «навахо», к самим же индейцам она равнодушна и вспоминает о них только тогда, когда нужно вывалить кучу дерьма на американцев: кто это там вякает про права человека? Люди, истребившие целый континент?).

Сабасу Старине Ною как раз подошла бы версия индейцев навахо.

Версия ковчега тоже разработана ВПЗР. Это адская помесь авианосца, цирка дю Солей, французской синематеки, портового борделя, лепрозория, передвижной баптистской церкви, кунсткамеры и прочих взаимоисключающих вещей. Носовым украшением ковчега служит фигура самой ВПЗР, выполненная в виде русалки. Что же касается парных тварей, то ВПЗР вышвыривает их из своего потока сознания прямо на борт ковчега с периодичностью в две минуты. Ни в один из бестиариев они не войдут по причине их совсем уж безразмерной фантасмагоричности. А ковчег при этом может называться как угодно: хоть «Silk», хоть «Ballena»…

Ну вот.

Стоило включить свой собственный поток сознания, как я сразу же все вспомнила про злосчастный «Silk»: это имя носила яхта из романа ВПЗР про вероломных яхтсменов, именно на ней и разворачивалось все действо.

Что делает иллюзорный, придуманный «Silk» среди вполне реальных катеров и яхт? Да нет же — те, другие, катера и яхты так же иллюзорны. Во всяком случае — в контексте Талего. За исключением «Байены», про которую я знаю точно: она швартовалась к берегам острова, и я держала ключ от нее в своих руках.

Впрочем, ключ тоже может быть иллюзией. Как и мнимая старость «Байены». Как и ее мнимая юность. Я снова ощущаю себя в опасной близи от потока сознания ВПЗР, он несется совсем рядом, мутный, насыщенный плохо переваренной органикой и такой же коричнево-желтый, как река Меконг во Вьетнаме, по которой мы путешествовали позапрошлой осенью, задолго до того, как ВПЗР влипла в грёбан этот единственный в своем роде остров. Поток подмывает берег, на котором я стою, — так что имеет смысл отойти подальше.

Вернуться.

Найти ВПЗР и рассказать ей обо всем. Вдруг у нее возникнет какая-нибудь оригинальная трактовка случившегося. Впрочем, я и без этого знаю, что скажет мне ВПЗР:

• у тебя галлюцинации, Ти. На почве перенесенного в океанариуме стресса;

• не морочь мне голову своими бреднями;

• хочешь продать мне сюжет, Ти? Учти, я не заплачу тебе ни копейки;

• забавно, но где-то уже было;

• не мешало бы взглянуть.

Нет, про сюжет она не обмолвится и словом. Сделает вид, что ничего не услышала, а потом возьмет и украдет. И заявит, что идеи носятся в воздухе, стоит только руку протянуть, как нащупаешь целый десяток упитанных и ярко окрашенных особей. И она ничем не выдаст своей заинтересованности, даже если заинтересуется по-настоящему.

И она не верит в мистику.

Ни в какую: ни в летающие тарелки, ни в полтергейст, ни в привидения, ни в параллельную реальность, время от времени выползающую из ближайшего к дому геотектонического разлома — погреться на солнышке. Но это не мешает ей начинять едва ли не каждый свой роман побочными мистическими линиями и даже целыми вставными сюжетами — тоже, не приведи Господи, какими мистическими. Мистика эта никуда, впрочем, не выливается, повисает бесполезной (а иногда и вредоносной) омелой на ветвях повествования. От нее стонет вэпэзээровский редактор Лорик и слегка офигевают вурдалаки-издатели. Они даже на время прекращают пить кровь из других авторов, чешут в затылках и в паху и безостановочно спрашивают себя — как это они отваливают такие (вполне масскультовые) гонорары за доморощенный и узкопленочный магический реализм, последовательницей которого ВПЗР уже давно себя провозгласила.