Стив Тольц - Части целого

Вот где мы жили.

Были отрезаны от всего на свете, и нас успокаивали, подбадривали и пугали лишь естественные звуки леса. В этом месте была особенная атмосфера, и я, на удивление себе, полюбил покой (в отличие от отца, у которого сформировалась привычка не выключать радио). Я впервые ощутил справедливость выражения что небо начинается в дюйме от земли. По утрам лес пах, как лучший дезодорант для подмышек, и я быстро привык к таинственным движениям деревьев, то ритмично тянущимся вверх, то изображающим дыхание человека под хлороформом и клонящимся вниз. Временами ночное небо казалось неровным, местами ниже, местами выше, затем расправлялось, как собранная комьями скатерть. Я специально просыпался, чтобы понаблюдать за шатко балансирующими на верхушках деревьев низкими облаками. Иногда ветер был таким слабым, что можно было подумать, это детское дыхание, а иногда так усиливался, что похожие на перекрученную клейкую ленту корни едва удерживали в земле деревья.

Предчувствие катастрофы стало меньше, даже начало исчезать, и я наконец решился посмотреть с оптимизмом в наше взбаламученное будущее.

Пока я бродил по участку, на меня, словно оползень грязи, обрушилась мысль: главное отличие между мной и отцом заключается в том, что я предпочитаю простоту, а он запутанность. Не могу сказать, что я часто или вообще постигал простоту, но стремился к ней, он же мазал грязью и затуманивал все до тех пор пока не лишался возможности ясно видеть.

Однажды отец стоял на заднем дворе и смотрел вдаль. Вечер был водянистым, луна напоминала размытый мазок.

— О чем ты думаешь? — спросил я.

— Сюрприз, — ответил он.

— Не люблю сюрпризы, — посетовал я. — С некоторых пор.

— Ты слишком молод, чтобы…

— Я не шучу. Правда, не люблю.

— Я больше не собираюсь ходить на работу.

— Как же мы будем жить?

— Хорошо.

— А как насчет еды и крова над головой?

— Кров над головой у нас есть. Эдди сказал, что не торопит с возвратом долга, и благодаря ему у нас есть дом.

— Ты забыл про Анук. Из чего ты собираешься платить ей?

— Отдам ей заднюю комнату под студию. Ей требуется место, где лепить.

— Нам потребуется еда.

— Мы ее вырастим.

— Отбивные? Вырастим отбивные?

— Я подумываю о том, чтобы очистить пруд, — ответил отец.

На заднем дворе у нас был пруд — в форме восьмерки, с белыми камешками по краям.

— Можно запустить туда рыб, — добавил он.

— Только этого не хватало!

— Но на этот раз я буду сам ухаживать за ними.

— Хорошо, — кивнул я.

Отец сдержал обещание: вычистил пруд и пустил в него трех редких японских рыб. Не золотых — они были настолько велики и разноцветны, что, должно быть, являлись самой прогрессивной рыбьей разновидностью, обойдя в этом смысле даже большую белую акулу. Отец кормил их раз в день, разбрасывая хлопья полукругом по поверхности пруда, словно исполнял простую, величественную церемонию.

Через месяц или два я вместе с Анук наблюдал из кухни за отцом. Он скармливал ложками в пруд белую субстанцию. И при этом довольно насвистывал.

Анук прижалась лицом к стеклу, затем повернулась и потрясение на меня посмотрела:

— Да ведь это хлорин!

— Вряд ли он принесет рыбам пользу, — заметил я.

— Мартин! — закричала Анук из окна. Отец с недоуменным видом обернулся. По его выражению можно было догадаться, что он недавно пережил психогенную депрессию и ее вкус до сих пор не вышел у него изо рта. — Что ты делаешь, идиот? — Он смотрел на нее так, словно Анук была марионеткой, которую он вырезал из дерева, и вдруг эта марионетка заговорила.

Мы выбежали из дома. Но было поздно. Осталось только стоять и смотреть, как рыбы плавали на боку с недоверчиво выпученными глазами.

— Знаешь, в чем твоя проблема? — спросила отца Анук.

— Да, — тихо ответил он. — Думаю, знаю.

В ту ночь я онемел от холода. Огонь погас, я лег наверху одетый и навалил на себя гору одеял. С кровати мне был виден неяркий свет на заднем дворе. Я подошел к окну и выглянул. Отец стоял внизу в пижаме с керосиновой лампой, образовывающей в темноте золотистый круг.

Он оплакивал рыб. И зашел настолько далеко, что театрально смотрел на свои руки, словно изображал чувство вины в студенческой постановке «Макбета». Несколько минут я наблюдал за ним. Серебристый ободок луны в это время тускло освещал его мини-королевство. Ветер прокладывал путь сквозь кроны деревьев, цикады исполняли однообразную песню. Отец начал бросать в пруд камешки. Мне стало противно, но я не мог оторваться от этого зрелища.

Сзади послышался шум.

Кто-то проник в мою комнату: летучая мышь, опоссум или крыса. Я понимал, что не усну, пока это существо не умрет или его не прогонят. Буду лежать и ждать, что в пальцы ног вопьются торчащие во все стороны острые зубы. Вот вам и новый дом! Дом, где из каждой щелки, из каждого отверстия, из каждой трещины лезет что-нибудь живое.

Спустившись на первый этаж, я устроился на диване и, когда возвратился отец, сообщил:

— Буду спать сегодня внизу.

Он кивнул и скользнул взглядом по книжным полкам, выбирая, что бы почитать. Я повернулся и подумал, что завершение его проекта принесло с собой новую опасность: он снов? будет подвержен убийственному безделью. Чем он займется теперь, учитывая, что творится в его голове? Дом и лабиринт поддерживали его до сих пор и будут поддерживать еще некоторое время, но не вечно. Рано или поздно ему потребуется новое занятие, и если учесть возрастающий масштаб его проектов — ящик для предложений, «Учебник преступления», строительство лабиринта, — то следующий будет весьма впечатляющим. Нечто такое, что будет поддерживать его до самой смерти, а затем по иронии судьбы его же и убьет.

Отец сел в кресло-качалку и притворился, будто читает. Но я точно знал, что он делает — смотрит, как я сплю. Эта его бросающая в дрожь привычка обычно меня тревожила. Но теперь почему-то успокаивала — шелест переворачиваемых страниц, его сиплое дыхание и ощутимое присутствие наполняли все уголки комнаты.

Страницы он переворачивал быстро. Притворялся, что не просто читает, а пролистывает книгу. Я чувствовал его взгляд, как мешок с песком на моей голове, вытянулся на диване, что-то негромко простонал и, выждав правдоподобное время, притворился, что уснул.

Должно быть, извне в лабиринт просачивалось нечто такое, что заразило здесь все. Иначе зачем бы отцу разбрасывать по дому обрывки бумажек с бессмысленными надписями типа: «Ухо будет еще раз изъято, когда откроется много новых абсолютно точных углублений»? Послание легко расшифровывалось согласно основному принципу криптологии — стоило лишь прочитать его по первым буквам каждого слова: