Леонид Сергеев - До встречи на небесах

Не так давно мы с ним выпивали в «подвале» (нижнем буфете), вдруг кто-то сказал, что в Малом зале вечер поэта, нашего хорошего знакомого; мы с Мазниным решили выступить.

Войдя в зал, Мазнин поднял руку и попросил слова. Он, как всегда, говорил блестяще. Я, дожидаясь своей очереди, стоял у входа. С последнего ряда демонстративно поднялся П. Синявский, слабый поэт и угрюмый человек; направляясь к выходу, он бросил мне:

— Мазнин напился, гад, как…

Я вступился за друга:

— Ты и трезвый так не скажешь, — и начал ему рассказывать про Наполеона, которому жаловались на выпивки двух его генералов, а он сказал: «Узнайте марку вина, которое они пьют и раздайте другим генералам, чтобы они так же хорошо воевали».

Не дослушав меня, Синявский вышел из зала.

Раньше, при коммунистах, Мазнин чересчур сгущал краски:

— …Мы жили под страхом, точно в железных коробках, и еще неизвестно, какому поколению больше досталось: предыдущему, уничтоженному войной, или нашему, с искореженными душами?

Такого рода громоподобные сентенции кое-кто рассматривал, как поджигательные заявления и провокацию, считая Мазнина стукачом (например, редакторша Н. Постникова, которая проработала с ним в «Детском мире» много лет). Это, конечно, дурацкое утверждение, но кое в чем мой друг перегибал — не так уж ему и «досталось». Все-таки он закончил престижный вуз, работал в издательстве, от «Дома дружбы» умудрился съездить в Тунис и Марокко, когда мы о поездках за границу и не мечтали, и книжки стихов выпустил одним из первых, и жил в большой прекрасной квартире со стеллажами книг от пола до потолка, и по машине они с Кушаком купили одни из первых… правда, Кушак в первую же поездку врезался в стену дома и от такого горячего поцелуя машина превратилась в консервную банку (хорошо, что сам уцелел), а Мазнин и вовсе не прокатился ни разу — пока заканчивал автошколу, его машину «раздели» (сняли колеса), после чего он продал свое сокровище.

Временами и сейчас Мазнин является в ЦДЛ не с легким сердцем, и на чем свет стоит кроет уже «демократов»:

— Негодяи! Агенты Америки. Все их реформы проплачены из-за океана. Американцы вбухали миллионы долларов, чтобы привести их к власти, но это им не поможет, скоро всех скинут, вот увидите.

Иногда его переполняют и личные обиды:

— …Мало того, что не издают мои книжки, в «Премьере» вышел сборник, где под моими переводами стоит фамилия — Берестов. Больше никаких дел с ними иметь не буду.

Мазнин окончил Педагогический институт; пока учился, подрабатывал истопником, поскольку жил с матерью (отец погиб в финскую войну); после института преподавал литературу в каком-то техникуме, где слыл «самым любимым» преподавателем. Уже в зрелости мы с ним не раз на улице встречали его бывших студенток; они бросались к нему на шею, целовали, называли «талантливым, гениальным». А он, всегда такой уверенный в себе, вдруг впадал в застенчивость: краснел, похлопывал по карманам куртки, разыскивая папиросы и спички, и бормотал:

— Да что вы! Все это — чепуха, как и многое другое на свете.

Кстати, насчет уверенности Мазнина я загнул — он уверенно болтал о всякой всячине, а когда дело касалось его творчества, наоборот был крайне неуверен в себе — то и дело напрашивался на комплименты (в основном у женщин), искал поддержки в заблуждении на свой счет:

— …Вам понравилось, да?.. Правда, пушкинские строчки?

И женщины нахваливали его, как ребенка или слабоумного старичка.

Он частенько напоминает, что и родился в один день с гением русской словесности; возможно, он не прочь повторить слова Маяковского — мол, после смерти будем стоять почти что рядом — на «М» и на «П»; не знаю, помнит ли он реплику Есенина — мол, между вами «НО».

А что касается педагогического таланта Мазнина… уж если он нам запудривал мозги, то чего говорить про молодежь? Наверняка, их светлые головы он нагружал под завязку.

Когда мы познакомились, Мазнин работал редактором в «Детском мире», вовсю писал стихи и был семьянином пуританином. Он сразу меня поразил блестящим знанием истории России, и не той, которую я знал по учебникам, а той, которую он откопал в спецхране «Ленинки» и которая была скрыта от широкой публики. В сравнении с глубоко начитанным, книголюбом коллекционером Мазниным (он вечно копался у букинистов, прямо въедался в книги, смаковал абзацы, словно напитки), я оказался полным невеждой (к своему стыду, даже мало читал классиков — так уж сложилось в моей жизни) и политически безграмотным лопухом. Мазнин всерьез взялся за мое литературное образование — выдавал книги из своей домашней библиотеки. У него была (и есть) большущая, потрясающая библиотека, и он, в отличие от многих литературных людей, щедро раздавал книги. На моих глазах не раз говорил совершенно незнакомому человеку:

— Как, вы это не читали?! Непременно прочитайте, это потрясающая вещь! Завтра же вам принесу.

И никогда не забывал своих обещаний, несмотря на то, что книги не всегда возвращали. К сожалению, в полосу безденежья Мазнин за бесценок распродал множество редких книг, но и то, что осталось, впечатляет.

В литературе Мазнин имел на меня нешуточное влияние, оздоравливающее воздействие. Во-первых, о чем бы не заходил разговор, он все переводил в литературные понятия, ко всему имел свой подход; во-вторых, открыл мне латиноамериканских прозаиков; в-третьих, чихвостил меня, как никто другой, всячески раздувал мой «оглушительный неуспех»:

— Ну, ты и поганец! Учудил!.. Здесь эти строчки не лезут. Это как неверная нота… Ну, так же нельзя… Здесь глухота и явные разъемы… Здесь находка лежит на поверхности, надо отбросить, если тебе сразу пришла в голову, значит, и другим придет…

Бывало, раздолбает меня, потом передохнет, заметит, что я сник, и почувствует прилив великодушия:

— Ну конечно, рядом с нашей массовой чертовней это прозвучит, но я-то тебя сравниваю с лучшими образцами в этой области, подхожу к тебе, каналье, с высокой меркой. А хочешь быть как все, пожалуйста, не переделывай. Дело твое, оставляй все как есть… Сейчас полно ремесленников, а у тебя, мерзавца, есть интонация и искренность, и это важно. От этого щемит сердце, а сделанностью только восхищаешься (вот так — поругает и похвалит, вроде отвесит дружескую оплеуху)… Сейчас у всех подтексты, погруженные сюжеты. Тексты нужны, а не подтексты!.. Все эти нетленки быстро истлеют; только потрясут воздух, а оставят след червя на коре… Сейчас, перед лицом ядерной катастрофы, творческие люди растерялись, повернулись к семьям, копаются в себе. Вечные проблемы войны и мира, личность и общество отошли на дальний план. Потому и нет крупных полотен, романов…

Я привязался к Мазнину и ходил за ним как за поводырем, и слушал его, развесив уши; можно сказать, благодаря ему поумнел на голову, как бы окончил общеобразовательный университет. Оборачиваясь назад, вспоминаю, что Мазнин почти всегда громил меня и это шло мне на пользу — я подрихтовывал свои писания и они становились удобоваримей; но иногда он выдавал мне смертельные характеристики, после которых, не скрою, я сильно расстраивался. Например, когда я начал писать рассказы для взрослых, он, гад, врезал мне в поддых: