Леонид Сергеев - До встречи на небесах

Так „романтично“ он и познакомился с последней женой Анной. Потом от этой жены я спас его башку. Мы в ЦДЛ выпивали с какими-то девицами, внезапно влетает она.

— Грязный развратник! — и трах! — тарелку об пол.

Берет вторую и замахивается, коза, над его головой. Я подставил руку, потом с месяц не мог держать карандаш.

С Анной Кушак прожил четырнадцать лет. Это была сумасшедшая семейка — последние годы у них шла настоящая война, неуравновешенная Анна устраивала жуткие побоища — временами мы просто удивлялись, что наш друг еще не покойник.

— Я не могу жить один, — говорил Кушак, изобразив безмерное отчаяние, и, после развода с Анной, связался с еще более чокнутой Юлей, и долго не знал, как от нее избавиться.

Кушак первоклассный актер — то и дело корчит из себя литературных героев, чаще благородных и справедливых (есть актеры от природы, а есть обученные; он — из тех, кто от природы). Он может состроить теплые глазки, что-то нежно прощебетать, а может изобразить ледяной взгляд и процедить слова страшным тихим голосом. Обладая редкой, звериной интуицией и цепкой наблюдательностью, он моментально улавливает слабость человека и бьет без промаха. К малознакомым людям подозрителен, частенько видит в них „стукачей“ и проводит зондаж — проверяет провокационными, плохо пахнущими, заявлениями, что выглядит довольно гнусновато. Как-то, еще когда мы только познакомились, бросил мне лакмусовую бумажку:

— Не спрашивай, кто сказал. Ну, якобы ты капитан КГБ.

Я усмехнулся:

— Почему не майор? По возрасту уже вполне мог быть.

Кстати, слово „КГБшник“ Кушак употребляет не только в прямом значении, иногда и для оскорблений, вместо слов „идиот“, „кретин“.

Позднее Кушака занесло в другую сторону. Он хмуро заявил мне:

— Думаю, ты встречаешься с Ленкой (с одной из его жен, с которой он перед этим развелся).

Он наверняка был уверен, что это не так, но, будучи подозрительным и ревнивым (как все эгоисты и бабники), на всякий случай бросил пробный шар — решил проверить мою реакцию. Кстати, подобным художественным методом воспользовался и Шульжик, когда однажды ему втемяшилось в башку, будто я кручу роман с его знакомой. Дешевые штучки идиотов! За кого они меня принимали? По себе, что ли, мерили? Мне и своих женщин хватало — со своими-то не успевал разбираться (то одна, то другая сыпали обвинения, упреки). А на подружек друзей (тем более всяких бывших жен) я всегда смотрел только как на приятельниц, не в пример многих из нашей команды, особенно Коваля и Сергиенко. Не скрою, были случаи, когда меня кадрили бывшие жены и подружки друзей, но я сразу ставил барьер. Так что, если и есть у меня что-то положительное, так именно это; в чем в чем, а в этом моя совесть чиста.

Бывает, приятелям Кушак говорит то, что они хотят слышать, но всегда имеет заднюю мысль. Вроде бы искренне интересуется их жизнью, расспрашивает:

— Как дела? Над чем работаешь?

И когда его посвящают в личные планы, почти с неподдельным энтузиазмом подогревает эти устремления, но в глубине души большинство приятелей (не друзей!) считает дураками и бездарями. Такие невинные забавы. Сколько раз я слышал его хвалу посредственности. Прочитает кто-нибудь слабые стихи, а он, дубина, беззастенчиво цедит:

— Отлично!

Как-то я не выдержал:

— Что ты всем лепишь „отлично“?! Ведь прекрасно видишь — это муть. Получается, тебе все до лампочки… И вообще, как можно вселять надежду в человека, не имеющего к литературе никаких способностей?! Его ведь ждет страшный удар.

— Понимаешь, не могу обижать, — вроде бы с большой горечью начал оправдываться Кушак. — Вы с Игорюней (Мазниным) можете, а я ну никак (между тем прекрасно понимает, что говорить комплименты дело нехитрое).

Договариваясь о чем-либо с Кушаком, непременно услышишь:

— Чок! Заметано! — и подведет. Даже в издательствах.

Однажды ему говорю:

— Что ты всех надуваешь?

Он зашмыгал носом:

— Да, понимаешь, загудел. Но тебя-то я никогда не подводил.

Такое слабое утешение (но позднее и мне досталось, и крепко).

Показателен эпизод с его дружком песенником миллионером Пляцковским, противным типом, который своими песенками заполонил весь эфир и действительно имел миллион рублей, да еще немало бриллиантов и драгоценных камней, которые скупил на всякий случай (если придется уезжать в Израиль), но никогда никому не предложил даже чашку кофе. Кушак с ним одновременно вступал в Союз писателей и, в ожидании решения приемной комиссии, сидел в Пестром зале. Появилась секретарша Инесса и объявила:

— Вас, Юра, приняли, а вас, Миша, отложили до следующей книжки.

Кушак изобразил немыслимое страдание, набычился:

— Это несправедливо! — гаркнул, вскочив со стула; и еще раза два крикнул о „несправедливости“, пока Пляцковский (уже заранее принесший бутылку водки в сумке, но узнав о крахе надежд, так и не поставил на стол) не одернул его:

— Юра, остановись! Радуйся, что тебя приняли.

Кушак — первый лицемер среди моих друзей. Примеров туча, хотя бы такой: сидим на каком-то вечере, наш президент Сэф молотит что-то протокольное, Кушак шепчет нам с Тарловским:

— Ромка, гад, себе делает карьеру. Для других и пальцем не пошевелит (что абсолютнейшая правда — за все время царствования никому ничем не помог, сукин сын).

В этот момент Сэф говорит:

— Слово имеет Кушак.

Наш иезуит встает:

— Рома, дорогой, ты так много делаешь для всех нас… Если бы не ты… (мы с Тарловским чуть не подохли от смеха).

Кушак всегда старался прилепиться к классикам (понятно, сильные мира сего): долгое время обхаживал Кассиля; после его смерти заигрывал с Барто; после ее смерти прыгал вокруг Михалкова, ему постоянно нужны покровители.

С Акимом у Кушака долгое время были натянутые отношения. Аким не раз говорил мне:

— Твой Кушак поступает подло с женщинами, не хочу даже говорить о нем (хотя сам далеко не святой).

Сейчас у них отношения более-менее сносные. Кушак, чтобы завоевать благосклонность мэтра (не знаю для чего — возможно, чтобы тот выдвинул его на диплом Андерсена), лебезит перед ним изо всей мочи. Недавно на вечере Акима произносит (как бы с густо замешанным чувством):

— Яшенька, дорогой, прочитай мое любимое стихотворение… Это хрестоматийно, я часто его повторяю… (мы с Тарловским опять чуть не надорвали кишки).

И даже на вечере памяти С. Иванова далеко ушел в сторону — полчаса постыдно изливал свою любовь Акиму.

— Если так лизать задницу, можно и покарябать ее, — сказал Шульжик.

Вот такая искусственность и фальшь у нашего друга, такое двоедушие, такая чертовщина! С одной стороны — он все сечет, интуиция у него, как у женщины, с другой — ловкач, каких свет не видел, и частенько дурачит нас. Как-то прочитал одну мою вещь и несет: