Леонид Сергеев - До встречи на небесах

— Я тут должен съездить в издательство, кое-что отвезти, получить небольшую денежку, но пить не будем… Только по чашке кофе. Просто посидим, поговорим, давно не виделись…

Встречаемся у метро и он — жалко так, словно мальчишка, шмыгая носом:

— Зайдем в магазинчик, купим бутылочку пивка. Всего одну, или по одной…

Заходим, он говорит продавщице про пиво и, немного помявшись, тише добавляет:

— …И бутылку водки.

Напоминаешь ему про уговор, говоришь, что выпьешь с кем угодно, только не с ним, что не можешь брать грех на душу, а он успокаивает:

— Всю пить не будем, только по мерзавчику, самую малость, по граммульке, даю слово…

Естественно, в ЦДЛ заводится, подсаживается то к одним, то к другим — ему все рады (это называется «Игорь пошел по столам»). Прячь не прячь от него бутылку — он свое наберет и уже, развеселый, «строит храмы». И даже будучи сильно пьяным, говорит прекрасные вещи и чисто, его язык никогда не заплетается и голова работает как надо, а выходя из ЦДЛ отмечает каждую красивую женщину, по-прежнему в каждой видит чудо — подходит, приглашает в наш клуб… Случалось, выпивши попадал в переделки. Однажды в загородном кафе Голицыно нагрубил собутыльникам, его избили и он долго отлеживался в больнице. В другой раз грохнулся и сломал руку. А то и вовсе выкинул номер: жена заперла его в квартире, чтобы не ездил в ЦДЛ, но если он на что намылился, его не остановить — он, тучный (стокилограммовый) и малоспортивный, решил прыгнуть с балкона (со второго этажа), свалился, как мешок с мукой и повредил позвоночник — месяца два ходил в корсете. Такой отважный мужичок.

«Демократы» поставили нас в трудное положение; теперь, бывает, мы с Мазниным сдаем бутылки, чтобы купить курево, а недавно мой друг в библиотеке «Ленинке» решил выпить стакан чая с бутербродом, ему не хватило денег и он протянул буфетчице жетон на метро. Вот до чего нас довели! В середине «реформ» Мазнин еще хорохорился, уверял, что все изменится, что «демократы» долго не продержатся. Я спорил с ним:

— Продержатся! Ведь просто так власть не отдадут. Пока во власти и около нее не видно ни одного порядочного человека.

— Все изменится, вот увидишь, — повторял Мазнин. — А мы с тобой молодцы, не продались, не заигрывали с властью, остались самими собой.

Последнее время старикана Мазнина мучают больные ноги, давление; его, некогда могучее, тело стало дряблым, рыхлым, и, повторюсь, от прежнего бунтаря, всезнающего оракула и оптимиста, только и осталась его улыбка, но и она уже тусклая.

Год назад, с наступлением нового века (надо же! — мы дожили!), мой старый друг, внезапно выдал скептическое пророчество:

— Уже точно ничего не изменится. Все! Издам свои взрослые стихи и больше писать ничего не буду. Останусь писателем прошлого века.

Ничего себе заявочка! Останется писателем прошлого века! Да останется десяток фамилий, не больше; остальные сгинут, как засохшая трава. Вот фокус — уже старый мерин, а никак не избавится от тщеславия. И потом, «больше писать ничего не буду» — можно подумать, писал (за все последние годы только и сделал пьесу для кукольного театра, да и ту с Тарловским, при этом заявил соавтору: «Теперь утру нос Сергееву», что прозвучало каким-то жалким самоутверждением). Кстати, взрослые стихи он собирается издать за свой счет; этих стихов у него с полсотни; кое-что мне читал — неважнецкое (ведь теперь у меня к нему такие же требования, какие были у него ко мне тридцать-сорок лет назад).

И все же, хочется верить, что Мазнин, гад такой, взбрыкнется и что-нибудь напишет — ну, если не стихи, то современную историю России (не зря же столько лет собирал материал) или воспоминания о встречах с замечательными людьми, — и этой прозой утрет нос многим прозаикам. Кто знает, может втайне и пишет.

Конечно, и теперь наши редкие встречи с Мазниным проходят за насыщенными разговорами, но, хоть лопни, меня гложет ностальгия по семидесятым-восьмидесятым годам, когда он был нашим идейным вдохновителем, когда он, неугомонный, бурлил и от него раскалялся воздух, когда казалось — уж он-то точно может осчастливить весь мир. Помнится, тогда, ради встречи с ним, я забрасывал самое романтическое свидание. Собственно, я и сейчас выбегаю из дома по первому его звонку, а вот от него, черта, частенько слышу:

— Давай на следующей неделе, дела, да и плохо себя чувствую…

В самом деле, ему тяжеловато — у него болят ноги, ему приходиться сидеть с правнуком, которому чуть больше года. Но все же мог бы изредка выбираться к друзьям, тем более что стихи пишет редко, по большей части занимается ерундой: с еще большим усердием, чем раньше, влезает в политику (читает газеты, делает выписки), смотрит по «ящику» все футбольные матчи. Как-то мне сказал:

— За последние пятьдесят лет у нас было два гения — футболист Стрельцов и постановщик опер Покровский.

Такой странный набор, точнее вычурный ляп.

Год назад Мазнин составил и издал за счет спонсора ценный сборник «Православная поэзия», а за собственный счет — свои детские стихи. Время от времени он копается в домашней библиотеке — отбирает стихи для сборников разных издательств, зарабатывает на ремонт квартиры, хотя когда-то был свободен от бытовых забот и написал, обращаясь к жене: «… мы только и сможем с тобой унести свое отстучавшее время». Недавно заявил:

— Если б не собаки, вообще не выходил бы из дома (у него, как и у меня, две собаки).

Похоже, Мазнин настроился оставшиеся годы провести за рабочим столом, за телевизором, газетами и болтовней с женой. И это бывший мятежник, душа компаний, поэт с фантастическим обаянием! Что ж получается — начинал жизнь, думая о всем человечестве, а заканчивает в заботах о домашнем уюте? И неужели он не понимает, что в нашем возрасте общение с друзьями — наиглавнейшее занятие, что нам его, старого хрыча, сильно не хватает?! Боится выбираться в ЦДЛ? Боится напьется и потом будет чувствовать себя погано? Но мы-то тоже не железные, у нас тоже болит все, что может болеть, болезни наваливаются угрожающими темпами. Он не встречается даже с Шульжиком, который не так часто бывает в России, а ведь когда-то они вместе снимали комнату и в соавторстве писали пьесу, и вообще крепко дружили. Буквально несколько дней назад Щульжик сказал мне:

— Я уже несколько лет не виделся с Игорем. Вчера позвонил ему, договорились встретиться в ЦДЛ, он не пришел.

— Игорь уже лег в гроб, — безжалостно заявил журналист и прозаик Сергей Шмитько.

— Просто примерился, — хмыкнул я. — Просто представил, как в нем смотрится. Скоро встанет.

Думаю, Мазнин просто стал мало дорожить дружбой с нами, ведь если бы ему позвонил Куняев или Евтушенко, он понесся бы к ним, как вздрюченный конь. И еще думаю, в нашем друге произошел какой-то надлом; и не только потому, что перевернулась вся наша жизнь, и даже не, потому что у него был успех, деньги, какое-никакое положение в литературе, а сейчас ничего этого нет, но и потому что он, как поэт, не забрался на ту вершину, которую себе наметил; не то, что он разуверился в себе, но все же понял — для той вершины у него силенок маловато. Хорошо, если я ошибаюсь, и, повторюсь, втайне он катает что-нибудь этакое, а с друзьями не встречается, чтобы не срываться и успеть закончить свой титанический труд.