Алексей Слаповский - Заколдованный участок

– Сам знаешь, – сдержанно сказала Зоя Павловна.

– Да это сто лет назад было!

– Для кого сто лет, для кого вчера. Вон там, где черемуха, мы стояли. И ты говорил: Зоя, через пару месяцев вернусь и поженимся. И вернулся. Через пару лет.

– И подождала бы! Кто тебя толкал за Анатолия выходить?

– Так ты сам женился в это время, забыл?

– Разве? Это в каком году? – Ваучер припомнил и согласился. – Похоже, да. Но это же я так, я сдуру! Я развелся сразу же!

– А я знала, сдуру или не сдуру? Нет, я не жалею. Анатолий замечательный человек оказался. А дети вообще как в сказке, прямо не нарадуюсь. Обои с высшим образованием, посты занимают. Всё время к себе зовут.

– Чего ж не едешь? Только не говори, что меня ждала!

– Не скажу. Совестно уже в мои годы кого-то ждать. А то вон Липкина ждала, ждала – и дождалась неизвестно кого. Проходимец какой-то оказался.

– Может, и я проходимец? – озлился Ваучер. – Ладно, Зой, хватит уже про эти дела! Подпиши – и всё тут.

Зоя Павловна положила бумажку на стол, сняла очки и сказала так, будто ее начали просить еще год назад, а она уже сто раз отказывала и вот теперь отказывает сто первый.

– Не подпишу.

– Почему это?

– А потому. Лучше бы уж тебя в самом деле никогда не было. Испортил ты мне жизнь, Боря.

– Но я же был! Не дури, Зой, пожалуйста, подписывай!

– Не подпишу! Из принципа не подпишу! Ты мне столько зла принес, я тебе хоть немножко отомщу! Я, Борис Петрович, для вашего сведения, женщина, а женщина мужчин не должна прощать. Чтобы они не обесстыдились окончательно.

– Так, значит?

– Значит, так.

Поняв, что толку от Синицыной не добиться, Ваучер не побоялся ее обидеть:

– Мелкая ты женщина, вот что я тебе скажу! – заявил он.

– Сам ты мелкий человек! – тут же ответила Зоя Павловна. – Это мне и обидно: что любила мелкого человека!

– Ну, это только твое личное мнение! Остальные считают по-другому, остальные мне цену знают! – похвалился Ваучер.

– Да? А чего же не подписал никто?

– А потому! Потому что я к тебе первой пришел! А ты злыдня оказалась! Нет, правильно я на тебе не женился. Заела бы мою жизнь, я бы давно уже в гробу лежал из-за твоего характера! Да и не собирался я на тебе жениться, между прочим! Так, трепался, лишь бы уговорить в кустах поваляться. А ты поверила. И даже не поверила, а просто нравилось в кустах валяться! Со мной одним, что ли? Да никогда не поверю!

– Что?!

Синицына поднялась, рука ее непроизвольно шарила по столу, который был пуст и чист вследствие ее любви к порядку.

Ваучер понял, что хватил через край. Хотел придумать что-нибудь успокоительно-извинительное, но в этот момент зашла Акупация.

Ваучер сунул свою бумагу в карман, Акупация это, конечно, заметила, но на самого Ваучера при этом как бы даже не обратила внимания.

– Зой, у тебя сепаратор работает? – спросила она.

– Нету его у меня!

– Жаль.

Акупация помялась и вышла. Но далеко от дома не удалялась, ждала на улице.

Акупация ждала на улице и дождалась: вскоре вышел Ваучер.

– С какой это ты бумажкой ходишь? – спросила она.

– Да так... Документ...

Ваучер неохотно достал бумагу и показал Акупации.

Она вглядывалась, не могла прочесть.

– Мелко для меня. Чего это?

– Свидетельство, что я проживал в Анисовке.

– Делов-то! Давай подпишу, если тебе надо.

– Потом, – Ваучер забрал у нее листок.

– Почему потом-то?

Ваучер был раздражен предыдущим разговором, поэтому отыгрался на Акупации без стеснения:

– Потому. Все знают, что ты... Не обижайся, но эта самая... Репутация у тебя.

У Акупации задрожали губы:

– Ты не заговаривайся! Что это такое, все походя обижают с утра! – Она вытерла глаза. – Никакой у меня репутации нет!

– Есть. Что ты маленько... ну, с легкой придурью, что ли... Не могу я с тебя серьезный документ начать.

– Сам ты с легкой придурью! А то и с тяжелой! Хотела добро тебе сделать – обойдешься теперь! Как был с молодости грубиян бессовестный, так и остался!

И Акупация ушла от Ваучера, обиженная донельзя.

Синицына наблюдала за этой сценой из окна и была довольна тем, как она кончилась. Потом, подождав, пока Ваучер скроется, она пошла по селу, заходя ко всем подряд. О чем она там говорила, узнаем чуть позже. Хотела было зайти и к Дуганову, но тут Ваучер ее опередил.

– Жалко, – пробормотала она. – Этот может подмахнуть с дури.

Но Дуганов оказался не такой человек, чтобы с дури подмахивать. Наоборот, рассмотрев документ через лупу, которой пользовался вместо очков (все очки для него стали слабоваты), он сказал:

– Неправильно составлено. Надо по форме. А у тебя даже даты нет. Потом слева – фамилия, имя, отчество, разборчиво, а справа – сама подпись. Потом – в какой период? Подтверждаем проживание, а когда?

– Вообще. Как факт.

– Каждый факт имеет свое время. Революция была в семнадцатом году, война началась в сорок первом, и так далее.

Ваучер возмутился:

– Ты еще татаро-монгольское иго вспомни! Я про себя спрашиваю, а не про войну или революцию!

– Так еще трудней! Война-то, все помнят, когда была, а ты когда тут был, я не помню. Если бы написать: Трошин жил здесь в период с такого-то по такой-то год, а потом с такого-то по такой-то, это бы я запросто. А наугад я не могу. Всё-таки документ, ответственное дело.

– Хрен с тобой, можешь от себя лично сделать приписку: жил, но не помню когда.

Дуганов на это пойти не мог:

– Не положено. Документ-то общий! Как я буду на нем свои примечания делать?

– Хорошо, напиши от себя лично отдельную бумагу! – придумал Ваучер.

– Ладно.

– Чего ладно? Пиши!

– Так я вспомнить сначала должен, когда ты тут был, а когда не был! Ты не бойся, я вспомню. Я записи кое-какие вел про жизнь. Вечером заходи.

Ваучер молча взял свой листок и ушел.

Он ушел и пошел дальше, и нам, конечно, очень интересно узнать, кто первым подпишет ему бумагу, но история отношений Нестерова и Нины нас тоже волнует, а Нестеров как раз в это время отыскал Нину у берега реки и подошел с разговором:

– Глупо получилось.

– А будет еще глупее, – рассудила Нина. – Вы когда уезжать собираетесь?

– Мы на ты.

– Может быть. Так когда?

– Скоро.

– Когда скоро? Я бы сама уехала, но в общежитии ремонт, а мне больше жить негде.

– Послушай...

– Только вы не думайте, что я вас боюсь или себя боюсь, – спешила не послушать, а сказать Нина, опасаясь, что, послушав, она этого не скажет. – Я пошлости боюсь, Александр Юрьевич. А мой к вам интерес – он какой-то очень пошлый, понимаете?

– Нет, – сказал Нестеров, понимая. Он не хотел понимать. Вернее, не хотел обнаруживать, что понимает.

– Ну да, вы человек широкий, для вас таких вещей, как пошлость, вообще не существует. Другой уровень развития. О чем вы со мной вообще говорить будете, не подумали?