Алексей Санаев - Золотая книга. Пурана № 19

– Ничего не понимаю… – вырвалось у меня. – Там индус, здесь мусульманин…

– Где? Вы что имеете в виду? – насторожилась Савитри.

– Да нет, ерунда, – махнул рукой Гурьев. – Какой-нибудь бродяга, позарившийся на твой мобильник. Мусульманин он там или буддист – не имеет значения. Я бы вообще не придавал излишнего значения этой истории, тем более что уже через пару часов мы выезжаем на вокзал. Пустяки!

– Ничего себе пустяки, – проворчал я. – Я чуть в ящик не сыграл.

– Нет, джентльмены, – медленно ответила Савитри Пали, взмахнув атласно-чёрными ресницами, – это не пустяки. Что-то здесь явно происходит. Совершенно очевидно, что рассказывать вы мне ничего не хотите… Ну и зря. Возможно, я могла бы помочь.

– Ваше здоровье, капитан! – Гурьев с широкой улыбкой поднял бокал. – Я чувствую, что нас ожидает прекрасный отдых на Андаманских островах.

Штаб собрался на внеочередное совещание следующим утром, в купе первого класса поезда Варанаси – Калькутта. Оба участника выглядели хмуро.

– У тебя что, язык совсем не держится во рту?! – для начала разговора накинулся на меня Гурьев. – Зачем ты стал орать про индуса и мусульманина?

– Отстань, Андрей. У меня свои методы работы с молодёжью. Неужели не видишь – у неё уже руки чешутся попасть в большое приключение, и она вполне готова нам помогать, сам же слышал.

– Санаев, что с тобой? Опять за своё? Она враг! Как только она узнает про Сентинель, не видать нам острова как своих ушей! Начнёт бить в барабаны, поднимет в ружьё полицейский полк, нас с тобой повяжут, а меня к тому же посадят в цепи, как андаманского каторжника девятнадцатого столетия, за использование поддельных документов. Она ведь всю жизнь только тем и занималась, что ловила нарушителей на этих самых островах!

Я не был столь пессимистично настроен в отношении нашей сопровождающей. Она казалась мне разумной и увлекающейся девушкой, которую нам вполне удастся убедить в безобидности наших действий для обороноспособности Индии и, возможно, даже получить какую-то помощь за счёт её официального статуса. Главное – завоевать постепенно её расположение и увлечь интригой, в которой ей непременно захочется поучаствовать.

– К тому же она только что спасла мне жизнь. Это, по-твоему, ничего не стоит?

– Ещё неизвестно, кто его подослал, этого пакистанца, – парировал Гурьев. – Может, она же и придумала этот номер. А потом увела тебя из проулка, он встал себе, отряхнулся и пошёл. Правда, непонятно тогда, зачем надо было залезать к нему в штаны… В любом случае, мы теперь о нем ничего не узнаем.

– Да, непонятно, – согласился я. – Посольский дипломат явно не может работать в паре с пакистанским мусульманином. Я-то думал, что на нас охотится законспирированная группировка индуистов, которая хочет перехватить Золотую Книгу, а теперь получается, что группировка эта какая-то мультиконфессиональная!

Гурьев задумался, перемешивая чай с молоком, который в этом поезде давали нам просто нон-стоп.

– Если нужно перехватить Золотую Книгу, зачем тебя убивать? Легче было бы дождаться, пока ты её отыщешь, и потом уже перебить всех нас скопом. Нет, они явно считают, что мы нащупали какую-то тайну, и не хотят допустить нас к ней.

– Но это значит только то, что мы движемся в правильном направлении, и Сентинель – ключ к разгадке.

– Насчёт Сентинеля пока не всё понятно, наш с тобой план мне что-то не сильно нравится. Давай обсудим ещё раз до того, как прибудем на Андаманы?

Дверь купе резко открылась. Мы синхронно обернулись. На пороге стояла Савитри Пали, и в руке у неё был длинноствольный пистолет.

Наше замешательство, впрочем, длилось доли секунды.

– Вот, почистила свою девочку, – весело сообщила нам Савитри. – Смотрите, блестит как новенькая.

Мы безмолвно кивнули.

– Слушайте, Савитри, вы бросайте свою привычку совать мне в лицо оружие, – сказал я. – Я ещё от сегодняшнего приключения не отошёл.

Она бесцеремонно уселась на полку напротив меня, небрежно кинув пистолет на соседнюю:

– А вы, Алексей и Летас, бросайте темнить. Давайте-ка рассказывайте, что за дела у вас на Андаманских островах. Это начинает казаться мне настолько подозрительным, что возникает искушение арестовать вас обоих. Особенно подробно расскажите об острове Сентинель.

– Что, уже настолько выучили русский, что подслушиваете? – удивлённо осведомился Гурьев.

– Слово «Сентинель» звучит одинаково на любом языке, даже самом нецивилизованном, – пояснила Савитри. – Надоело слушать ваши возгласы из-за стены. Кто у вас там? Дядя Летаса? Прабабушка Санаева, которую срочно нужно навестить?

– Мы беседовали о разных островах, я давал Алексею краткий курс географии Андаманского архипелага. Что не так?

У Андрея явно не входило в планы делиться информацией, и Савитри не стала настаивать, сменив тему разговора:

– Ладно, как хотите. Я вообще-то пришла не за этим. Быть может, вы мне поможете? Я не могу разобраться с несколькими конструкциями русской грамматики.

– Я пас, – вскинул руки Гурьев. – Всем известно, что я литовец в тринадцатом поколении и язык проклятых оккупантов ненавижу с детства.

Я нехотя встал. Сейчас Гурьев, безусловно, уляжется спать на весь остаток пути, а мне придётся тратить здоровье на декламацию русских поговорок.

Выяснилось, что капитан демонстрирует недюжинные успехи в освоении «варварского» языка. Она уже успела зазубрить все тридцать три буквы кириллицы и могла медленно читать многочисленные русские пословицы и скороговорки, которыми почему-то был сверх меры нашпигован её самоучитель. Твёрдые согласные ей давались плохо – по её выражению, русские «ла», «на», «жа», «да» звучали «как обухом по голове» по сравнению с мягкими звуками хинди. Я заставлял её произносить слово до тех пор, пока оно не будет звучать идеально, а это всегда утомляет речевые органы. Так что лингвистический порыв Савитри Пали в тот день иссяк довольно быстро, и я торжествующе заставил её записать и трижды произнести покаянную фразу «Не так уж это и просто». После чего она заказала чаю, и мы принялись за бесконечные, как и всегда за чаем, разговоры о жизни.

Савитри Пали происходила из богатой семьи брамина, индуистского священника, однако была воспитана совершенно равнодушной ко всякой религии. Её родители полагали, что светская жизнь энергичной девушке будет более полезна: отправь такую в монастырь – так она ещё и сбежит оттуда лет в шестнадцать с каким-нибудь недоумком, чем опозорит всю благородную историю семьи Пали. Поэтому родовое имя Савитри Кальяни Деви было немилосердно урезано, а девушку отдали в Школу кинематографии Бомбейского университета. В то время отец девушки заболел Болливудом, индийской фабрикой грёз, и мечтал увидеть на телеэкране свою красавицу дочь.