Иван Зорин - Письмена на орихалковом столбе: Рассказы и эссе

на небо вместе с дымом, растворившись предварительно в языке пламени. Гордые гаруды, которые будут парить у индусов в воздухе, выслеживая и истребляя скользких и увертливых змей, — это тонкорунные блеющие животные, которые кормят детенышей молоком и пасутся на наших лугах с красной травой, чьи кольчатые извивы, быть может, и послужат причиной ее превращения в нагов — ползучих, гремящих броней чешуи рептилий. Лишь вражда их не претерпит изменений. Подобные метаморфозы кажутся мне куда удивительнее тех, что поведает миру римский изгнанник [26] Римский изгнанник — Публий Овидий Назон. . Ведь и наше воображение, особенно у низших сословий — пастухов и землепашцев, тоже заселяют уродливые чудовища: ужасные карлики, которых отвратительное в своем коварстве Солнце присылает на землю сидящими верхом на лучах и с которыми прекрасные, одноглазые, лишенные губ и зубов кекропы [27] Кекропы — хтонические (рожденные землей) существа. вместе со слепыми своими собратьями эльфами каждодневно выходят на битву за власть над миром. Иногда я думаю, что и они перекочевали сюда к нам из какой-то загадочной, глубже погруженной в древность реальности, а туда, в свою очередь, из еще более седой старины. И так до бесконечности. Когда я пытаюсь представить себе эту невероятно сплетенную, как ожерелье снов, цепочку, разум мой цепенеет.

Мерзкие скорпионы, хищные гарпии и колючие кустарники, чей ядовитый укус вызывал галлюцинации и мучительные страхи, цапли бену [28] Цапля бену — персонаж египетской мифологии. , хохочущие шакалы и павианы, пантеры и василиски, так терзавшие нас при царе Автохтоне, были искоренены его преемниками.

Пища наша — нектар и амброзия, состоит из подтухающего мяса пресмыкающихся, приправленного горечью красной травы, и кислого, с дурным ароматом, сока триффидов [29] Триффиды — слово заимствовано из романа английского писателя Джона Уиндема «День триффидов». — злых и безжалостных растений-треног, что словно раненные в лапу псы хромают, гоняясь за мухами, и удовлетворенно ухают, пожирая рыжих ящериц и нечистоты. Даже чечевица спартанцев, их черная похлебка кажется нам недопустимой роскошью, ибо в обычае у нас презирать еду…

…когда Платон, потакая больше своей страсти к софистике, чем стремясь упорядочить знания о нас, припишет нам в пращуры Эвинора и Левкиппу, а в матери — Клито, то он не будет даже подозревать о том, что просто возвратил нам подаренные нами же миру мифы о двуполом существе, гермафродите-прародителе или о порожающих Вселенную близнецах: Диоскурах у орфиков, убившем и убитом братьях у римлян, или о двойнике египетского фараона Ка. Вторя учителю из Эллады, поколения его учеников навяжут нам — нам, учителям учителей! — в отцы какого-то жалкого бородача с трезубцем. Когда я задумываюсь об этом, то меня охватывает смех. Иногда же — суеверный ужас. Утратив опору, я стараюсь обратиться к ревнителям традиций, к нашему ортодоксальному учению.

Конечно, мы знаем, что мир не имеет начала и конца. Точнее, что он имеет их бесчисленное множество. Наша космогония, которая в какой-то форме найдет продолжение у джайнов [30] Джайны — последователи джайнизма — одной из наиболее известных религий Индии: Целью джайнов считается освобождение от перерождений, достижимое, согласно джайнизму, для аскета, соблюдающего строгие правила. , обходится без демиурга, без расчлененного и раскиданного по свету гигантского организма первого человека, без изогнутого дугой небосклона, распластанного тела богини. И мы не верим, что время подобно полету пущенной прямо стрелы, мы понимаем — оно циклично. Пара вселенских часов — образ, который с таким терпением назидается в наших школах, — отсчитывает его периоды, стрелки в них, вращаясь, движутся от «хорошо» к «плохо» через промежутки с мириадами делений, и когда обе они совпадут, показывая «плохо» — а это случится уже совсем скоро, — наступит конец света, наступит его новое начало. И повторение произойдет внутри пространства нашей пирамиды, где вершится история, — джайны нарекут его кармическим, — а в той части пространства не-мира, куда нас поглощает смерть, в той внешней к пирамиде мгле, которая лишена даже геометрического образа, там времени нет.

Одна из наших сект, добивающаяся популярности путем опримитивления религии, отождествляет мир с нашим островом, а не-мир — с остальной Вселенной.

Государство наше действительно разделено на группы и кланы, но эллин привнесет в его устройство слишком много черт от своей правильной идеи — быть может, и в созданной им путанице заложен некий недоступный нам, людям, знак? — и его чересчур жесткая структура наверняка сломала бы наше государство, как крепнущий скелет младенца лишает его гибкости, все ближе продвигая к смерти.

Я, и пусть мое имя не будет трепаться в сплетнях потомков, принадлежу к привилегированному классу художников, к элите, как определит нас Платон. Но я не ремесленник, кладущий краски на обожженную глину амфор и ваз. Инструментом, помимо алмазного резца на орихалке, мне служит фантазия, которая всегда равносильна предвидению, а материалом — будущее. В словах этих содержится нечто большее, чем поэтическое бахвальство. Ошибается тот, кто воспримет их как пустую метафору или как выраженье без смысла, вроде «тоска плиты» или «жар черствого бегемота». Неторопливо вырезая сейчас на орихалке значки слов, я ощущаю, как творю этим один из бесчисленных вариантов будущего, как, фиксируя его, я тем самым задаю ему направление, фигуру, в которой оно позже застынет, я ощущаю свое могущество и понимаю, почему каббалисты будут потом учить, как с помощью тридцати двух путей премудрости, куда войдут двадцать две буквы еще не сложившегося еврейского алфавита, Бог обнаруживает явно свою бесконечность. Я, простой писец на орихалке, чье искусство позволяет узреть всю толщу веков, вижу числового бога пифагорийцев, которого сначала все забудут с той же поспешностью, с какой две с половиной тысячи лет спустя будут ему молиться — в причудливых извивах грядущего много возвратных ходов, — я вижу, что стойкость нашего народа унаследуют римляне, неукротимость — гунны, а ироничную отрешенность — нубийцы, чью культуру заново откроет миру в эпоху железных птиц и железной привязанности к вещам один англосакс. Мне видится, как передача сокровенных знаний впоследствии таинственным образом будет связана с получением трижды величайшим героем Юга изумрудных таблиц, а героем Севера — рун [31] …будет связана с получением трижды величайшим героем Юга изумрудных таблиц, а героем Севера рун… — «Трижды величайшим», Трисмегистом, в период поздней античности называли Гермеса (вестника богов, проводника душ умерших) в связи с близостью потустороннему миру. Изумрудные таблицы — алхимический трактат, созданный в XI в. и приписываемый Гермесу Трисмегисту. Руны — древнейшие скандинавские письмена, сохранившиеся главным образом на надгробных камнях. …