Михаил Чулаки - У Пяти углов

— Так что спасибо, Ингрида Игоревна, за предложение, но чистая психология — давно уже не моя тема. Слишком узко.

Поливанова снова сделалась доброжелательно-сочувствующей:

— А жаль. До меня доносятся вести о ваших успехах в клинике. Подумайте еще. Я не считаю ваш сегодняшний отказ окончательным. Посоветуйтесь с женой. И если передумаете, приходите. Дверь для вас открыта. Пока открыта.

Какая хитрая диверсия: «посоветуйтесь с женой»! Думает, жена не устоит перед перспективой докторского оклада! Не знает, что Вольт никогда бы не стал терпеть жену, которая не уважает его работу.

Вольт постарался изобразить на лице вежливое сожаление:

— Не думаю, что я передумаю.

— Напрасно. У каждого человека бывает шанс, который нельзя упускать. Считайте, что вы сегодня упустили свой.

Вольт удержал все то же вежливое сожаление:

— Может быть. Или наоборот, упустил бы свой шанс, если бы согласился. Время покажет.

Он-то знал точно, где его шанс! И вышел очень довольный, что все-таки сохранил дипломатическую вежливость.

А за дверью меж монументальных ящиков все еще блуждал Тиша Лаврионов. Если бы Вольт и сомневался малодушно в правильности своего решения, один вид Тиши развеял бы всякие сомнения: все что угодно, только не сделаться ингредиентом!

— Ну как, вливаешься в наш сплоченный коллектив?

Ведь Тиша тоже дружески советовал не упускать шанс! Уж не обсуждала ли с ним Поливанова насчет кандидатуры Вольта?

— Нет. Слишком уж сплоченный для меня.

И вышел поскорей, оставив Тишу размышлять: может ли коллектив быть слишком сплоченным?

Довольным после разговора с Поливановой можно было быть разве что тем, что не наговорил грубостей и глупостей, но сущности это не меняло: сегодня выяснилось, что Поливанова его противница. Но почему?! Не может же она не понимать всю перспективность антропомаксимологии. Умная же баба в конце концов.

В своей лаборатории Вольт застал новое лицо. И не где-нибудь, а в самой старшинской, прямо на своем месте. Тут же почему-то толпился народ; даже сам завлаб, Хорунжий, вообще-то большой затворник, покинул свой кабинет и склонялся над гостем. При появлении Вольта несколько голосов закричали сразу:

— Вот он! Вот он!

Кажется, никогда его не встречали с таким восторгом. Успела мелькнуть мысль, что это журналист, пришел брать интервью про антропомаксимологию.

Гость встал навстречу и оказался довольно молодым человеком невысокого роста, в бороде и кожаном пиджаке. Все укладывалось в образ типичного корреспондента. Разве что некоторая снисходительность в улыбке нарушала образ: с чего бы журналисту снисходительно улыбаться?

— Вольт Платоныч? А я к вам. Дело в том, что я режиссер,.

Ну конечно! Как Вольт не догадался сам? Только потому, что забыл начисто о вторжении в институт киношников. Но все же отреагировал удачно:

Ну в этом вы сами виноваты! Вас, я думаю, не заставляли.

Приятно было видеть растерянность на только что самоуверенном лице.

— Не понял: при чем здесь — виноват?

Вы ко мне подходите как к психологу и жалуетесь на то, что вы режиссер. Вот я и говорю, что вы сами виноваты, что вы этого и хотели, по-видимому.

— Я не жалуюсь… Почему — жалуюсь?.. Привычные для такого рода людей гладкие фразы от растерянности не складывались, выскакивали отрывочные слова:

Странно: жалуюсь… Вот уж даже…

— Ну-ну, — Хорунжий успокаивающе похлопал гостя по спине. — Вольт Платоныч у нас большой шутник.

Гость наконец улыбнулся, но без прежней снисходительности, и заговорил уже членораздельно:

— Почему — жалуюсь? Я вовсе не жалуюсь. Даже и не знал, что вы психолог, а то бы подготовился к таким штучкам. Линник Андрей Герасимович, — и протянул руку.

— Очень приятно. Так чем могу — не как психолог?

— Вы же знаете, наверное: наша группа здесь у вас в институте начинает работать. Только стали осматриваться, видим, старый ЗИС у подъезда. Ну мне и подсказали, что он ваш.

Нынче всем подсказывают, будто кругом сплошные двоечники.

— Да, мой.

Ситуация прояснилась, и стало скучно.

— Вы нам его не дадите буквально на день для съемок? В качестве типажа, так сказать. Ну на два в крайнем случае: если подведет погода. Понимаете, возникла задумка: на нем подъезжает старый академик. У нас персонаж, фамилия Бутурлин, но это неважно. Кругом все на «Жигулях», на «Запорожцах», и вдруг он на этом ожившем ископаемом! Эффектный зрительный ряд.

Видно было, что хотя гость в кожаном пиджаке как бы и просит, но убежден, что оказывает своей просьбой честь: как же, ваш ЗИС попадет в кино!

— Нет, не дам.

Гость растерялся почти так же, как когда услышал, что он сам виноват в своем режиссерстве.

— Но почему?! Всего на день или два! Вернем в полной сохранности, я гарантирую! Наш главный будет удивлен. И разочарован. Он как увидел этот кадр, сразу велел вписать в сценарий. Он и не сомневался. Все всегда рады помочь кино!

Значит, все-таки существует главный над этим режиссером. Ну правильно, этот мелковат для главного — чем-то похож на пуделя, а главный должен выглядеть сенбернаром.

— Пусть кто хочет радуется, а я не рад. Поищите другой ЗИС, если уж так не обойтись вашему главному. Их в Ленинграде штук пять наберется, я думаю. ЗИСов, а не главных, — главных, наверное, больше.

— Ну-у, Вольт Платоныч, — загудел Хорунжий, — люди просят! Что подумают о нашей лаборатории? Что сплошные жмоты сидят!

Павел Георгиевич Хорунжий как бы олицетворяет собой казацкую удалъ — такой же большой, усатый, басовитый.

— Что вы, Павел Георгиевич, вся лаборатория Ни при чем, жмот я один. На свою ответственность.

Все равно. Люди просят. И не для себя же, не для личных надобностей.

Действительно, не для себя же прошу, не покататься, — с досадой сказал гость.

Гость — Вольт заметил, что забыл, как его зовут. А ведь только что гость представлялся. И это уже в который раз: знакомится с человеком, и тотчас новое имя начисто выпадает из памяти. Хоть бы кто-то произнес невзначай имя этого гостя: со второго раза Вольт запомнит — проверено! Вообще-то память у него приличная, но почему-то не на имена.

Вольт отвлекся на минуту, а вокруг составился настоящий хор:

Ах, ну как можно! Попросили бы меня! — это Веринька.

— Все-все вас просим! — нараспев Красотка Инна. Впрочем, не так уж она просила: ситуация ее явно забавляла, и она старалась получить максимум удовольствия.

Против общественности трудно переть, мастер, — сказал Крамер.

Непонятно, поддержал или осудил.

— Для кино можно пойти на личные неудобства, — сообщила бедная Протоплазма.

— В том-то и дело, Танечка, что для кино. Неужели вы до сих пор не слышали, что я кино не признаю? Если хотите, профессионально, как психолог