Михаил Чулаки - У Пяти углов

Наконец-то гость все понял и снова сделался самоуверен. Снисходительно улыбаясь, он объяснил дамам:

— Есть такие снобы, которым подай только театр. Твердят: «Ах, театр, театр!» — а какая разница?

— Никакой, — с удовольствием подхватил Вольт. — Совершенно никакой. Театр я не переношу точно так же. Драматический.

И в свою очередь он со всей возможной любезностью улыбнулся всем присутствующим, а гостю — персонально.

Гость снова растерялся:

— Но как же?.. Вся культура!

— К счастью, не вся, а только худшая ее часть. Здесь в лаборатории Вольт не раз высказывался на

эту тему, и повторения не наскучивали ему, так же как не наскучивали проповеди о вреде курения. Ну а появление киношника тем более давало прекрасный повод снова высказать излюбленные мысли:

— В принципе порочна сама идея актерской игры. Нельзя симулировать чувства! Нельзя! Вредно и для играющих, и для смотрящих, это я вам как психолог. Чувства должны быть подлинными. Ведь недаром «актерство» — ругательное слово, когда нормальный человек неестественно начинает вести себя в жизни. Вы только послушайте актерские голоса! Даже если издали не разобрать слов, все равно сразу определишь, сами за себя люди говорят или симулируют жизнь актеры — по телевизору, например. А знаете, когда я это осознал окончательно? Шел к этому давно, но не решался сам себе признаться: ведь действительно, столько шума все время, кто как сыграл, — прямо всемирные события. Но потом посмотрел «Великую Отечественную». Помните, целый цикл по телевизору? И тут же имел неосторожность пойти на фильм о войне! Смотрел, как играют страдания, играют смерть — стыдно после той правды!

— Ну, знаете! — Киношник стал снисходителен. — Играют со времен Эсхила.

— Мало ли мы знаем тысячелетних предрассудков. Молятся богам еще и подольше.

— А сейчас уже и бога не принято отвергать огульно, считается дурным тоном. Может быть, и в боге есть что-то рациональное.

Ну вот и договорились! Знамение времени. Даже богословы не находили никогда в богах рационального: смешивать веру со знанием всегда считалось ересью. А вообще-то правильно: спектакли церковные и спектакли актерские — близкие родственники! Но не хватало заводить с этим киношником диспут на мистические темы.

— С чем вас и поздравляю. Желаю отыскать рациональных богов или хоть ангелов, на худой конец. Недаром церковь так и называли раньше: «театр для бедных». — Точнее называли «оперой для бедных», но Вольт оперу любит, а потому слегка переделал старую формулу. — Но, извините, подискутируем мы, возможно, в другой раз, а сейчас у меня дела.

Гость сразу забыл о тысячелетних предрассудках, так неожиданно оживающих в последнее время.

— Но как же с вашим ЗИСом?!

— Никак, я же сказал.

Приятно было повторить: «Никак!» Действительно, кто бы кроме Вольта не обрадовался бы, не засуетился?

— Нет, это невозможно! Главный ждет! Вы, может, не знаете, в Прибалтике целые общества старых автомобилей — они только и мечтают сниматься. У некоторых на счету картин по двадцать!

— Целые общества пусть как хотят, а за себя я решаю сам. Вы и обратитесь к тем обществам, если им нравится.

Но смешно же: гнать из Риги!

Дело ваше. Но, еще раз извините, у меня действительно дела.

Хорунжий укоризненно качал головой, Веринька, кажется, была в отчаянии, гость — так и не вспомнилось, как его зовут, — кажется, все еще до конца не верил в отказ и не собирался уходить… Пришлось Вольту самому выйти из старшинской, демонстрируя, что у него неотложные дела.

Да и действительно дела.

Вольт зашел в бокс, где стоял микроскоп с микроманипулятором. Там на двери прикноплена бумажка с расписанием, кто когда забил время. Ага, вот: «Лежепекова с 16» — Верная Кариатида записывает время на себя. Это на послезавтра с четырех часов. Но когда Вольт просил ее записаться, он еще не, знал, что у него появится идея аларм-системы! А по этой идее вырисовывалась методика как раз с микроманипулятором. Неужели ждать до послезавтра?! А в это время Танечка Тышлер, нудная Протоплазма, будет вымучивать свою никому не нужную работу. И вот так — урывками — может быть, придется работать годы, раз Поливанова убила надежды на свою лабораторию. Грустно. И неразумно.

По пути из института Вольт решил заехать к своему любимому Родиону Ивановичу. Сначала собирался позвонить, но решил, что лучше заехать.

Родион Иванович Груздь нашел Вольта сам. Нашел по статье в «Науке и жизни». Статья была о резервах организма, глава будущей книги. Пришло много писем, но все равно письмо Родиона Ивановича среди них выделялось: он готов был действовать!

Безвестный тогда еще корреспондент объявлял Вольту, что и своим умом дошел, что при большом упорстве и вере в себя можно достичь чего угодно, а теперь, узнав, что и современная наука это подтверждает, он решил поставить над собой эксперимент: начать заниматься шахматами в сорок лет и сделаться мастером, а может быть, и гроссмейстером! Этим он не только сделает интересней собственную жизнь, но еще и докажет своим сверстникам, махнувшим на себя рукой, что время у них не упущено, что они могут достичь всего, чего захотят, а то нынче ставка только на вундеркиндов… Письмо кончалось: «Раз назвался Груздем, баста, обратного хода из кузова нет!» Потом при знакомстве Вольт убедился, что Родиона Ивановича очень ободряет его фамилия, и как знать, если бы не фольклорное «назвался Груздем», может быть, не взвалил бы он на себя столь необычный и обременительный эксперимент.

Стыдно признаться, но вначале Вольт и сам не поверил в возможность такого чрезвычайного достижения. Одно дело провозглашать теоретически: «Стоит захотеть! Каждый может! Кто хочет — тот добьется!» — и совсем другое: иметь дело с сорокалетним дяденькой, обремененным семьей, с устоявшимися привычками, который вдруг объявляет, что сможет стать шахматным мастером! Ведь для этого придется сколько запомнить дебютов, как натренировать мозг в счете вариантов! Мы верим в вундеркиндов, мы прочно усвоили, что только детская память достаточно восприимчива!.. Вольт хотел вежливо пожелать наивному корреспонденту удачи — и забыть о нем: мало ли чудаков пишут письма в редакции. Но рассердился сам на себя: если уж и он заражен банальными предрассудками, то нечего писать завлекательные статьи, нечего заниматься антропомаксимологией, — коли существуют резервы организма, то они спрятаны в каждом!

Из обратного адреса явствовало, что живет Груздь в Ленинграде на Большой Подьяческой улице, куда Вольт к нему и нагрянул. Груздь оказался невысоким, плотным — ну груздь и есть! О резервах организма говорил он так восторженно, что Вольт рядом с ним чувствовал себя чуть ли не скептиком: все-таки в Вольте сидит необходимое для ученого-профессионала инстинктивное уважение к эксперименту, смысл которого всегда в том, что исход заранее не ясен; Груздь же с дилетантской безапелляционностью верил, что эксперимент не решает, но лишь подтверждает решенное заранее. Но эта-то чуждая сомнений уверенность и была Вольту в нем симпатична, как ни странно, — в других-то людях такая черта всегда бывает ему неприятна.