Ирина Лобановская - После третьего звонка

"Надо срочно звонить Ане, — решил перепуганный Алексей. — Или нет, не стоит, она только ударится в панику и снова начнет кричать. Вызову Туманова и Геру. Насчет врачей решим с ними вместе".

"А вдруг она больше никогда не придет?" — неожиданно подумал Виктор и взглянул на Алексея в вакууме отчаяния, сменившимся последней надеждой.

Нет, Таня не должна его обмануть. Она просто не сможет этого сделать. Его Таня, Таня Сорокина, которую он сам убил почти двадцать лет назад темным августовским вечером.

Единственная любовь Виктора на Земле…

Он не подозревал, что способен на убийство. Да и кто всерьез будет предполагать у себя такие "таланты"? Бывает, конечно, но редко. Достоевского с его болезненными теориями и бредовыми идеями Виктор не любил.

С Таней он познакомился в студенческой компании, куда и ее, и его привела Татка, сокурсница Виктора.

В крохотной передней, где двое могли разойтись, только стукнув друг друга боками, будущий художник, снимая куртку, успел запросто раскланяться со знакомыми и незнакомыми мордами, то и дело высовывавшимися из комнаты: кто пришел? Неожиданно за спиной что-то тихо, еле слышно зашелестело, точь-в-точь как теперь, появляясь, всякий раз шуршало облачко.

Виктор стремительно обернулся. И застыл.

— Вроде памятника самому себе! — живописала потом Татка, воссоздавая в подробностях эту впечатляющую незабываемую сцену.

— А почему у тебя глаза желтые? — быстро спросил незнакомку Виктор. — Да еще с рыжими точками посередине…

Смешные, словно хной крашенные глаза.

— Потому что осень, — откликнулась она. — Все желтое.

— Они у тебя в зависимости от сезона? А зимой какие будут? А весной?

Незнакомка улыбнулась. Рыжие точки превратились в тире.

— А ты, оказывается, дотошный! Зимой и увидишь, какие. Время терпит?

— Вполне! — радостно согласился Виктор и сразу свободно положил руку на ее плечо. — "Первый вальс я прошу вас со мной!"

— Вальс! — фыркнула наблюдавшая за ними с большим интересом и любопытством Татка. — Это тебе не дом графини Безуховой! Поэтому возможны только танцы-манцы-прижиманцы. Ничего другого столичная жилплощадь нынче не позволит.

— Да что ты говоришь? Неслабо я лопухнулся, лапоть! — воскликнул Виктор, не отрывая от незнакомки взгляда. — Явился сюда как раз в расчете на первый бал Наташи Ростовой! Пилил, валенок, на другой конец Москвы под проливным дождем!

— Перебьешься! — нелюбезно заявила Татка. — А вот скажи лучше, ну, не красавица ли у нас Таня?

Спрашивать этого не стоило. Сердце вдруг с грохотом обрывающегося лифта стремительно метнулось вниз, и Виктор сильно засомневался, что оно вернется на свое место.

— Не красавица! — бестактно брякнул он. — И не дай Бог!

Уже тогда у студента-суриковца вырабатывалась индивидуальная теория красоты и формировалось своеобразное к ней отношение. Таня по-прежнему невозмутимо улыбалась.

— Ты грубый, Витя! — грустно сказала Тата. — И на комплименты не способный.

Она гордилась подругой, как собственным произведением.

— Но самое плохое, что ты, живописец, не в состоянии видеть истину!

— Это не факт, — буркнул Виктор. — Итак, она "звалась Татьяна…" Отвали, Татка! Не видишь, у нас намечается любовь! И ты нам, пожалуйста, не мешай!

Татка прыснула и исчезла.

— Ты забыл спросить у меня согласия, Витя, — спокойно произнесла Таня.

— Согласия? — искренне изумился Виктор. — На что? На первый танец, что ли?

— Ну, хотя бы, — кивнула Таня. — Ты слишком быстро запрягаешь.

— Есть такое дело… Не люблю зря время терять, — признался Виктор. — Было бы куда ехать! Ты смотри на окружающее проще. Думаешь, с годами что-нибудь меняется?

— Иногда бывает, — заметила Таня. — Например, твои прежние понятия и убеждения.

— Правильно говоришь, правильно! — весело подхватил Виктор. — Вот из-за них и кажется, что все вдруг изменилось. А изменились всего-навсего они одни.

— Значит, по-твоему, нет вечных убеждений и понятий?

— Конечно, нет! — Крашенинников решительно положил ей на плечо вторую руку. — Так ты идешь? Народ там уже развлекается вовсю, а мы с тобой торчим в передней, как два пня на опушке!

— Иду! — согласилась Таня с непонятной улыбкой. — Очень хочется послушать захватывающие новости, которые ты мне еще поведаешь.

В маленькую комнатенку набилось столько народу, что танцевать можно было не иначе, как прижавшись друг к другу крепко-накрепко. Виктора такой вариант вполне устраивал. Что устраивало Таню, он выяснять не желал. В этой восхитительной тесноте и давке никто никому не мешал и никто ни на кого не обращал внимания: все были заняты только собой и своими партнершами и партнерами.

— Хочешь, я тебе свою жизнь расскажу? — спросил Виктор, крепко прижимая к себе Таню, и начал, не дожидаясь не интересующего его ответа. — Я один раз целых четыре дня девочку любил. Это у меня рекорд был. Больше четырех дней мне не удавалось. Я ее в театре увидел, вместе с родителями. На "Синей птице". Папа толстый и мама тоже, бегемотов ужасно напоминали, а у нее, знаешь, совсем тоненькие ручки и ножки. Сквозные прямо. И она с бантами. Я за ней из театра до дома шел. Узнал, где живет, и три дня у подъезда караулил. Ждал, когда она пройдет. Всех жильцов наизусть выучил. На четвертый день она только появилась. А мне уже надоело к тому времени. Ей бы раньше выйти… Так все и кончилось.

— Ну, теперь я, по крайней мере, знаю, на что мне рассчитывать, — спокойно заметила Таня, выслушав рассказ и улыбнувшись одними глазами. — Всего лишь на четыре дня! Отсчет начинать с сегодняшнего? Так что тебе никогда не придется узнать, Витя, какие у меня глаза зимой! А уж весной тем более.

— Это не факт! — заявил Виктор. — Просто я малость лажанулся в расчетах. Нерасчетливый я, глуповатый!

— Это видно! — откровенно уронила Таня.

— Ах, вот вы какая, оказывается, миледи! Вострая!

Виктор остановился, но вокруг моментально стали на него шипеть, а Татка даже нарочно больно наступила каблуком на ногу. И Виктор, легко лавируя между танцующими, подтащил Таню поближе к окну. Там он быстро спрятался вместе с ней за портьерами и взял в ладони ее лицо. Рыжие крапинки были совсем рядом, близко-близко, смешные и яркие. Хлопнула форточка и прикусила штору.

— Отдай, нехорошо! — сказал Виктор форточке. — Вы нагло и дерзко ведете себя, мадам! И вы тоже!

Теперь он уже обращался к Тане.

— Тебя нужно писать пастелью, — задумчиво продолжал Виктор, рассматривая ее. — Да, я сильно лопухнулся с тобой, валенок! Чего-то недоучел… Что бы это могло быть? Ты не знаешь?

Таня молчала и смотрела на него так, как она одна на Земле умела: насмешливо и понимающе.

— Поедем ко мне? — вдруг предложил Виктор. — У меня матери сегодня дома нет: ночует у тетки.