Ян Пужицкий - Великий Шу

Юрек мечтательно вздохнул:

— Примерно так, как вы это сделали с Микуном?

— М-м... Более или менее.

И тут они услышали нарастающий издалека характерный шум мотора. Во все глаза они смотрели на шоссе. Рев нарастал. Юрек и Петр инстинктивно, но, пожалуй, бессмысленно пригнулись. Из-за поворота вылетел голубой «мерседес» и на огромной скорости проскочил по шоссе мимо них.

Юрек с облегчением вздохнул и посмотрел на Грынича:

— Ну вы его и сделали...

— Вот теперь все. Едем! — сказал Шу и поудобнее вытянулся на сиденье. «Волга» выехала с лесной дороги на шоссе и помчалась в направлении, откуда только что проехал «мерседес».

К вечеру такси Юрека подъехало к вроцлавскому «Новотелю». Грынич взял с заднего сиденья свой дорожный саквояж и «дипломат» и протянул парню руку. Тот, однако, не торопился сделать то же самое. В его глазах была просьба. Великий Шу печально присвистнул.

— Нет. Такого уговора не было. Мы квиты, и теперь каждый из нас пойдет в свою сторону.

Он вылез из такси. Юрек обежал машину кругом и хотел помочь поднести вещи, но Грынич решительно взял у него из рук саквояж. Он кивнул Юреку на стеклянные двери отеля:

— Запомни, эту границу ты не должен переходить никогда.

Молодой человек смотрел на него с мольбой, но Великий Шу был непреклонен.

Входная дверь распахнулась, и из нее вышел важный, как король, портье. Еще издалека он с вежливой, извиняющейся улыбкой развел руками:

— Мне очень жаль, но свободных мест нет.

В Юреке вспыхнула надежда, но мастер подошел к человеку в ливрее, что-то сказал ему, и тот сразу обмяк — неприступная поза его сменилась гостеприимной. Он раскланялся перед Шу, подхватил его саквояж и вошел в дверь отеля.

— Но...— снова начал Юрек.

— Ничего не выйдет. Я же сказал,— Грынич был холоден и строг.— Пару «номеров» я тебе показал, хватит. Больше ничего для тебя я сделать не могу. Я и так рискнул.

— Рискнули? Вы? — вытаращил на него глаза Юрек.— Чем вы рискнули? Чем это вам может грозить?

— Мне? Не знаю. Вероятно, ничем. А вот тебе — да. Так что возвращайся домой, пока он у тебя есть.— Шу бросал фразы отрывисто, сухо, от недавнего дружелюбия не осталось и следа. Он задержался на пороге перед стеклянными дверьми и неожиданно весело, с плутовской улыбкой крикнул: — Не забывай поливать цветочки!

Юрек опустил голову и поплелся к машине. Жизнь утратила для него всякий смысл. Сокровище уплывало прямо из рук. Он раздраженно повернул ключ зажигания, завел мотор и медленно тронулся с места.

ДЕВУШКА в администрации заполняла карту гостя, а он осматривался по сторонам. Давно не виданные шикарные интерьеры внезапно вызвали в нем острый приступ радости, какой бывает при возвращении блудного сына в отчий дом. Вся стена за спиной девушки была облеплена разноцветными рекламами: «Marlboro», «Haig», «Panasonic», выше, над ними,— огромная надпись «Welcome!». Все работавшие в отделе девушки — предупредительные, улыбчивые и вежливые — смотрели на него чуть удивленно, именно так, как предписывал им профессиональный savoir-vivre. Но хорошие чаевые полагались им и так, и без этого слегка раскосого взгляда.

В холле, баре и расположенном несколько в глубине ресторане кипела жизнь: пропахшие «Амфорой» иностранцы чувствовали себя здесь как дома, вокруг них толкалась фарца, золотая молодежь и молодежь творческая — те, кто стал творцом в результате телефонных звонков своих высокопоставленных партийных папаш,— к ней относились лица мужского пола в возрасте от шестнадцати лет до девяноста. Парочка профессиональных игроков среднего полета, пара надушенных педерастов и очень много молодых, хорошо одетых и прекрасно державшихся «девушек», чего нельзя было сказать о полупьяных и помятых местных плейбоях из шестидесятых годов с манерами якобы европейских полуаристократов.

Все они, все это общество было продуктом новобогатства, внезапно свалившихся на страну миллиардов, взятых Эдвардом Тереком у западных кредиторов под самые смелые и радужные обещания и перспективы. Мягкий, притушенный свет усиливал ощущение стабильности и непоколебимости этого мира, в котором так хорошо и который именно поэтому должен существовать вечно.

Петр подумал, что он напрасно в душе издевается над ними, поскольку сам он, в общем-то, такой же, как они, и со стороны, во всяком случае, выглядит не менее смешно и глупо. Каким же абсурдным представлялось отсюда, из отеля, его недавнее намерение обрести покой и счастье где-то у черта на куличках. Какое счастье? Что такое счастье? Разве человек в его возрасте может всерьез говорить о такой неуловимой, а может, и вовсе несуществующей вещи, как счастье? Чушь. Иное дело — покой. Он искал его там, где весь этот прекрасный Мир Божий как бы представлен в миниатюре, сведен к границам владений бандита Микуна, где наивные восторги, разочарования и всплески радости Юрека-таксиста не играют никакой роли и где лишь прощальная улыбка дежурного по станции заключала в себе наиочевиднейшую истину: «То Нечто, что ты здесь искал, Великий Шулер, вряд ли вообще существует в природе».

Он вернулся сюда, где провел всю свою жизнь. Как только он вошел в отель, то сразу же почувствовал себя лучше. Он знал язык этих холлов и баров, знал все тайны стен этих гостиничных номеров, знал, что скрывает походка каждой встреченной здесь женщины, знал все страсти, намерения и устремления обитающих здесь мужчин. Да разве смог бы он жить где-то в другом месте? Если бы Тереза приняла его, то сколько бы он выдержал, наблюдая за неторопливым ростом овощей и цветов в теплицах?

Ему суждено жить здесь. Он со всей отчетливостью осознал это только теперь. Но это не означало, что он забыл о своем решении. Выводы, сделанные после долгих тюремных размышлений, в полной мере сохраняли свою актуальность. Успокаивая самого себя, Петр решил, что пока он здесь просто отдохнет — в конце концов он это заслужил. Пять лет у него не было женщины, а в отеле было множество женщин, и он мог воспользоваться любой, какая понравится.

Его поселили в триста тринадцатый номер, и даже это он счел хорошим предзнаменованием. Ему сразу понравилась просторная и светлая комната с длинным, во всю стену столом и необъятных размеров кроватью, спать на которой можно было хоть по диагонали. Всюду свежесть и чистота. Лишь один раз в жизни такой номер в отеле показался ему чужим и неприветливым. Как-то он проснулся среди ночи с тяжелого похмелья. Все бары и буфеты уже были закрыты. Заснуть никак не удавалось, и в течение нескольких часов вся эта белизна мучила его, вызывала тревогу и страх — слишком уж она напоминала белизну больницы. Он всю жизнь боялся больницы, никогда в ней не был и надеялся, что смерть придет к нему без того, чтобы дать потешиться врачу. Но это было давно. С тех пор он так не напивался, и теперь режущая глаза белизна номера в «Новотеле» не пугала, а, наоборот, успокаивала своим открытым оптимизмом. Он принял душ и взглянул на себя в большое зеркало. С удовлетворением похлопал себя по крепко сбитому, мускулистому торсу. Его тело было значительно моложе души, может быть, потому, что он постоянно о нем заботился. Он никогда не работал больше двух-трех вечеров в месяц, питался рационально, изысканно, но без обжорства и лишь с недавних пор стал несколько больше курить, хотя раньше и этому пороку он предавался вполне умеренно.