Рома Тирн - Москит

Тео смотрел на две иллюстрации к заметке — цветные фотографии картин, с нежностью читал и перечитывал название под одной из них. В его пишущей машинке всегда западала клавиша «Е». Он и забыл, как это выводило его из себя. Улыбнувшись, Тео перевел взгляд на гряду Альп за окном. Его переполняла радость. Наверное, Нулани слышала его проклятия, когда рисовала в углу веранды. Джулия сказала, что Нулани отчаянно хочет его увидеть и столь же сильно боится. Она уже в Венеции. И боится.

Она боится, что ты не появишься, — писала Джулия, — что все это обман, а на самом деле тебя нет в живых. Ее страх можно понять — она так давно смирилась с тем, что никогда больше не увидит тебя. Она столько лет мечтала о тебе, без надежды на встречу, что ошибки просто не вынесет. А еще, представь, она боится, что постарела. О нет, Тео, она не постарела. Наша девочка так же прекрасна, как и прежде, хотя теперь и совсем взрослая.

С волнением он думал, понравится ли он ей теперь. Как жила она все эти годы, пока он упивался жалостью к себе? Тео чувствовал себя маленьким, пристыженным, думая о ее мужестве, о том, что его заботили только собственные потери, собственная боль. Теперь он старик, думал Тео, намного старше, чем когда она впервые увидела его. Старик и калека. Он поежился. Так он и написал Джулии, но она только посмеялась в ответ: Для Нулани это не имеет значения, Тео, боюсь, ты даже не в силах понять, как сильно она тосковала по тебе. И думаю, ты не в состоянии даже вообразить, какой женщиной стала она. Сам увидишь.

И вот он здесь, с цветком из храма. Лайнер пошел на снижение. Задумавшись, Тео не заметил, как открылся вид на лагуну, засверкал купол Сан-Марко. Звук моторов изменился, когда самолет накренился в сторону острова Торчелло с его Византийской башней и высохшими болотами, где когда-то роились москиты. И вот наконец город на воде. Прямо под ним, прекрасное полотно, шедевр Ренессанса, поднимающийся из воды. От счастья сдавило горло. Это не его дом, но откуда тогда чувство, будто он вернулся домой?

Рохан следил за снижением самолета, смотрел, как солнце играет на крыльях. Лайнер спланировал на посадочную полосу, приближаясь с каждым мгновением. Не двигаясь с места, Рохан наблюдал, как подкатил трап, как багаж сгрузили на тележки. Наблюдал, как из самолетного чрева показались первые пассажиры. Отпускники с детьми, итальянцы, кто-то вернулся домой, кто-то прилетел в гости к родным или посмотреть город на воде, американские туристы. И внезапно увидел его. Высокого мужчину в светлом парусиновом костюме и знакомых очках с круглыми стеклами. Совершенно седого. Он шел очень медленно, заметно припадая на одну ногу. Сглотнув, Рохан заторопился к терминалу прибытия.

— Старый ты хрыч, все такой же тощий, не то что я! — по-английски пробормотал Рохан, обнимая друга, чувствуя под пиджаком острые выступы костей.

Бесконечно долгую минуту они молчали. Затем Тео снял очки и протер стекла.

— Как она, Рохан? — спросил он беспомощно.

— Так я и знал, что только женщина могла тебя выманить, парень, — пошутил Рохан, глянув на цветок в руке Тео. И мягко добавил: — С ней все хорошо. Я оставил их с Джулией дома. Хотелось побыть с тобой наедине, я ведь знаю, что вряд ли увижу тебя после того, как вы встретитесь!

Подхватив чемодан, он повел Тео к выходу, изо всех сил скрывая потрясение.

— Ты наверняка устал, так что домой отправимся с шиком, на водном такси. — Рохан отмахнулся от возражений: — Вовсе не дорого. Ты приезжаешь не каждый день, парень.

Они добрались до Ла-Серениссима по воде, как это делали здесь веками, мимо безымянных островков, вслед за птицами, что белоснежным пухом парили над камышами. Воздух звучал мелодией итальянского языка. Тео успел забыть, как любил он вслушиваться в эту страну, звучащую подобно опере. И вот, наконец, набережная Фондамента Нуове, и Джулия стоит на мосту, а потом бежит к ним навстречу. Смеясь, и плача, и вытирая глаза, выкрикивает приветствия на итальянском, сингальском, английском. Совсем как раньше.

— Осторожнее, Джулия, — с улыбкой сказал Рохан. — Языки стали причиной не одной войны.

— Она уснула, — сказала Джулия, понимая, что сейчас больше всего хотел услышать Тео. — Почти не спала с той минуты, как приехала сюда. Poverina. [19] Бедняжка (um.). Извелась от ожидания.

— Она в порядке?

— Да, да, ты здесь, и с ней все будет хорошо. О, Тео, мой дорогой, слава богу! Слава богу, ты здесь. Я так боялась, что ты не приедешь.

Джулия обняла его лицо ладонями, поцеловала и повела в дом, где они с Роханом снимали квартиру на piano nobile. [20] Второй, «парадный» этаж, обычно с лоджией и большими окнами. Тео протянул ей храмовый цветок. Лотос прекрасно перенес путешествие и успел распуститься.

— Поставлю в воду. Она проснется и сразу увидит, — улыбнулась Джулия. И прошептала, кивнув на дверь: — А теперь иди. Она там!

Он медленно открыл дверь. Комната была Г-образная, сразу за дверью стояло большое зеркало в позолоченной раме. Старое, почерневшее и все еще прекрасное стекло отражало блеклый пыльный свет, отчего комната казалась нереальной. Нарисованной. Он поймал свое отражение и тут же увидел ее. Тео казалось, что он смотрит на одну из ее картин, размытую и отодвинутую вдаль прошлым. Только теперь наблюдателем был он сам. В душе все всколыхнулось, смешалось. Все то, что за годы улеглось, но что он продолжал хранить в себе, сам того не замечая, все забытые чувства и мечты. Он никак не мог унять дрожь, глядя в зеркало на нее. Ни одна фотография не передала бы так явственно обещание юности, наконец исполненное.

Оставил ее он тоже спящей. Только светила луна и шелестело близкое море. Сейчас она спала одетая, в прямоугольнике голубоватого света из окна. Не поворачивая головы, он продолжал смотреть на нее в зеркало. Она была в юбке из серой ткани, под тонкой белой блузкой едва заметно поднималась и опускалась грудь. Коротко подстриженные волосы обрамляли изящный овал лица. Темная челка падала на лицо. Он забыл, какая она маленькая, хрупкая, какая непостижимо красивая. Время лишило ее образ четкости, притупило память. Времени нельзя доверять. Все, что как будто ясно помнилось, оказалось лишь бледной тенью реального.

Девушка спала безмятежно, подложив под щеку руку. Ладони ее уже не были ладонями ребенка, но, приглядевшись, он даже в зеркале заметил полоски краски под ногтями. Сердце его дернулось и впустило все, что ушло за эти годы. Осторожно, чтобы не потревожить ее, он наклонился и снял ботинки. Выпрямившись, он сделал глубокий вдох и на миг закрыл глаза. А когда открыл, картинка в зеркале изменилась. Рядом с его лицом возникло ее лицо. Он непонимающе смотрел, как шевелятся ее губы. Поймал взгляд испуганно зарылся лицом в ее волосы, прижал к себе, как когда-то на берегу. Он знал, что она плачет не от ужаса пережитого, не по Суджи или родителям, которых не вернуть, не по навсегда утраченному любимому дому. Причина ее слез — что-то неизмеримо более глубокое, непостижимое. Теперь он знал: главное — не то, что с ними случилось, не то, что они навсегда потеряли, а то, что удалось сохранить. Прижимая к себе теплое, обмякшее после сна тело, он дал ей выплакаться, вдыхая запах ее волос, запах далеких дней, далекого моря.