Рома Тирн - Москит

После ночного рейда лодка вернулась с полными сетями серебристого улова, ее залатанные синим паруса безвольно поникли. Легкий бриз к утру совсем стих, и в посвежевшем воздухе саронги влажно шлепали по ногам рыбаков, пока они толкали суденышко на мелководье, а потом вверх по пустому пляжу, оставляя в песке глубокую темную борозду. Позже задует муссон, а сейчас, как здесь часто бывало, водная гладь напоминала зеркало. На горизонте она сливалась с небом, воздух от далекой грозы чуть подрагивал, а вдоль кромки воды был туманно-густ, хлопьями повиснув между землей, морем и небом. Очень скоро незаметно расползется жара, кишащая москитами и пауками, что в липкой апатии дожидались своего часа, сонно и недвижимо. Но пока грозы не было. Такое происходило каждый год перед сезоном дождей — дня три-четыре, а то и дольше. Каждый год третья неделя июня приносила жгучее желтое марево, и под его гнетом тускнело даже сияющее великолепие бугенвиллей.

Тео Самараджива вернулся с берега со свежей рыбой для обеда. Утро только начиналось. Суджи накрыл завтрак на веранде. На плетеном столике лакированный черный с позолотой поднос, застеленный белоснежной салфеткой, на подносе — серебряный чайник, кувшин с кипяченым молоком, чашка с блюдцем, нарезанный ананас, немного творога и роути, жареные лепешки.

Тео искоса глянул на своего помощника по дому.

— Выжми лайм, Суджи. Сок будет кстати, — сказал он, услышав, как за спиной металлически щелкнула калитка. Слуга ухмыльнулся и исчез. — Методом исключения я догадался, что ты придешь, — вместо приветствия произнес Тео, оборачиваясь.

— Как это? — Нулани Мендис прошла на веранду, села в плетеное кресло напротив Тео и приняла у Суджи стакан.

Тео Самараджива молча смотрел на нее. Задохнувшись от первого ледяного глотка, Нулани неспешно потягивала кисло-сладкий сок. На пальцах, обхвативших стакан, Тео заметил следы краски. Нулани была в юбке, туго стягивавшей талию, и застиранной, некогда белой блузке из тонкой мягкой ткани. Старая зеленая юбка будто намеренно вторила цвету лайма.

— Как это? — повторила Нулани, отставив пустой стакан. — Как вы узнали, что я сегодня приду?

— Ну-у, — протянул Тео. — Утром я видел тебя на берегу, и поскольку ты не появлялась у нас целых двадцать четыре часа, то я и сказал Суджи: «Поторопись-ка с соком. Мисс Нулани скоро будет здесь».

Нулани виновато улыбнулась: ей бы надо сразу домой, а она свернула в другую сторону.

— А бедная миссис Мендис все ждет дочку? — спросил Тео.

В доме играла радиола. Музыка лилась из открытого окна, плыла над верандой и растворялась в кронах деревьев.

— Я рисовала. — Нулани вынула из холщовой сумки блокнот: — Вот.

Придвинувшись на стуле поближе, она открыла альбом. Образы оживали, слетали со страниц, рассыпались в разные стороны, опускались на колени Тео. Вот мужчина сидит, прислонившись спиной к стволу тамаринда. Вот другой: замер на корточках в узкой полосе тени от дома. Женщина лежит на полу, на самодельном ложе из покрывал; ее взгляд, устремленный в зарешеченное окошко, прикован к неровному краю пальмовой крыши. И снова мужчина, постарше, что-то пишет: голова склонена, длинные ноги вытянуты под столом, в левой руке сигарета, за спиной — размытое буйство тропических деревьев.

— Это ведь я? Или… Точно — я. Но когда?..

— Вчера, — засмеялась Нулани. — Я во-он там спряталась, вы меня и не увидели.

— Ну ты и жулик! Отчего же не объявилась? Суджи приготовил отменное рыбное карри. Угостили бы тебя.

— Вы не сердитесь?

— У кустов, оказывается, есть глаза, — поддразнил ее Тео. — Придется быть поосторожнее. Сам с собой уже не поговоришь. А если серьезно — твои рисунки великолепны, Нулани. Хочешь использовать их для картины?

— Не знаю. — Нулани чуть нахмурилась. — Вам правда нравится? — И вдруг неожиданно смело: — Мне бы хотелось нарисовать вас. Только…

Тео озадаченно разглядывал гостью. Нулани Мендис приходила вот уже почти три месяца. А началось все, когда он поселился в этой части острова. Тео пригласили в школу при монастыре — рассказать о его последней книге. Он не так давно вернулся на Шри-Ланку, из какого-то необъяснимого упрямства оставив Англию и все блага, сопутствующие успеху. Его сочли безумцем. «Тигры Освобождения» вот уже много лет тщетно выступали за независимость штата Тамил. Ситуация в стране обострялась буквально день ото дня. А когда сингальский объявили государственным языком, дискриминация тамилов стала повсеместной. Огонь партизанской войны подспудно тлел и в любой момент грозил разгореться. «Что за странное желание вернуться в ад кромешный? — спрашивали у Тео. — У тебя съехала крыша? Известный писатель, квартира в Лондоне, прекрасная работа, налаженный быт — что ты забыл в этом Коломбо? Неужто недостаточно писать о грядущем насилии? Неужто надо непременно испытать его на себе?» И все же… И все же в Лондоне его давно ничто не держало. Быть может, гадали одни, все дело в сентиментальности среднего возраста? Быть может, предполагали другие, прошлое его все же сломало?

Тео ничего не объяснял. Он сам не понимал этого внезапного порыва, непреодолимого стремления вернуться домой. И это когда любой, кто мог, спасался отсюда бегством. Тео просто не от чего было бежать, так почему бы не вернуться? Сообщив своему агенту, что затосковал по солнцу, Тео сдал квартиру и покинул Англию. Агент подумал, что Тео нужно не солнце, а хорошая встряска. «Немного остроты в жизни ему не помешает, — решил агент, — только на пользу будет. Добавит красок новой книге. Другой больше ни строчки не написал бы, пережив подобное. А Тео продолжает сочинять. Но ему, пожалуй, и вправду надо сменить обстановку, чтобы наконец оставить прошлое позади». И агент поддержал решение Тео вернуться — по крайней мере, на время.

Шел 1996-й. За время его отсутствия Шри-Ланка изменилась, и перемены эти смутили Тео. Ему помнилась либеральная атмосфера его юности. Куда все подевалось? В Англии тоже есть коррупция — куда уж без нее, — но там ее все-таки не выставляют напоказ. Или же он просто более снисходителен к британцам, как к чужому народу? В Коломбо для него все иначе, здесь даже малейшая несправедливость или проявление жестокости он воспринимал как личное оскорбление. Едва нарождающийся мятеж, волнения, которые он предсказал в своих романах, за время его отсутствия, похоже, вошли в силу, как ухоженные рисовые поля.