Стив Сем-Сандберг - Отдайте мне ваших детей!

И Дебора села и взяла уверенно зазвучавший до-мажорный аккорд, подхваченный и усиленный камертоном.

Дети захлопали в ладоши, и когда Дебора заиграла этюд Шопена, настройщик уселся рядом и стал играть вместе с ней — странные трели и арпеджио в верхнем регистре. Удивительно, но он никогда не учился играть как следует — просто имитировал последовательность аккордов и смену тональностей, словно в свои мешки он собрал все музыкальные фразы и мелодии, написанные когда-то Шопеном, и теперь вытряхивал их на клавиатуру так, как ему нравилось, без склада и лада. Но разве сейчас это было важно! Дебора играла, настройщик вторил ей, и вскоре они так сыгрались, что никто не смог бы расслышать, где закончился ее аккорд и зазвучал его.

Через несколько дней музыкальные и песенные номера были готовы; репетировал «оркестр»; из приютских детей даже составилась актерская труппа во главе с господином Вернером ЗАМСТАГОМ (dyrektor teatru), раздававшим написанные от руки приглашения:

Юный Адам Гоник прочитал на иврите стихотворение «Весна пришла»; потом группа детей под руководством директора Рубина исполнила песни и стихи Бялика. Во время этой увертюры настройщик взобрался, как паук, на стремянку в коридоре и снял металлическую крышку со звонка, привинченного на стене возле кухни. При помощи извлеченного из мешка железного молоточка ему удалось замкнуть цепь и вызвать трезвон, который резко и фальшиво разнесся по всему Зеленому дому:

Дззззззы-ынннь!

Это был сигнал: дети бросились раздвигать зеленые гардины, которые участники труппы натянули в качестве занавеса. Казимир, одетый богатым польским шляхтичем, неуверенно вышел на сцену и объявил группке евреев, изгнанных из родной Галиции войсками русского царя, что спрячет их в подвалах своего огромного замка. Дебора пробарабанила на рояле цепочку тревожных аккордов, а настройщик, который так и сидел наверху, трагически завопил: «РУССКИЕ ИДУТ! РУССКИЕ ИДУТ!», и дети запели:

Потом, громко топая, на сцену поднялся Вернер Замстаг, одетый в черный кафтан до пят, как у настоящего раввина, и в большом черном штраймле, который он, должно быть, соорудил сам — лоскутки бархатной подкладки свисали ему на глаза. Борода тоже была собственного производства — серая тряпка, за которой сияла его всегдашняя улыбка, белая и блестящая, безгубая. Дебора обрушила обе руки на басовый регистр, и пока детские голоса взвивались дерзкими дискантами, ребе Замстаг призывно протянул руку сначала к публике, потом к небесам, после чего продекламировал:

Впоследствии, вспоминая этот спектакль, Роза предпочитала думать, что именно звонок возле кухни резко звенел весь вечер и она несколько раз за время представления ходила к настройщику, прося его оказать любезность прекратить шум, а также оставить в покое не принадлежащие ему вещи.

Но, может быть, эти злые, режущие слух звонки, за исключением первого и последнего, не были делом рук настройщика. Возможно, было так, как утверждала потом Эстера Даум: весь вечер из канцелярии председателя пытались связаться с Зеленым домом, но не получили ответа. В последний раз позвонили далеко за полночь. Розе тогда уже удалось снять со вспотевших разгоряченных детей костюмы и загнать малышей в постели; она и сама приготовилась ложиться.

Дззззззы-ынннь ! —

снова прозвучал требовательный звонок.

Слышно было, как внизу в кабинете директор Рубин шарит в поисках телефона, который затерялся где-то на столе среди бумаг и книг, потом — как он отвечает и смиренно произносит: «да», «разумеется» и «сейчас же займусь, господин председатель». Роза сразу поняла, что происходит, торопливо накинула кофту на ночную рубашку и побежала по комнатам расталкивать детей:

— Быстро одевайтесь, господин презес едет!

Быстрее!

Обычно персонал Зеленого дома успевал минут за тридцать-сорок умыть, причесать и одеть всех воспитанников. В целом это было время от предупреждающего звонка госпожи Даум до приезда председателя в Марысин.

Но сейчас дети настолько устали, что Розе с большим трудом удалось растолкать их. Когда они с Мальвиной наконец построили их в более или менее аккуратные и правильные ряды, младшие впереди, старшие на лестнице, соответственно росту, председатель уже вылез из дрожек и направлялся в дом. Бросив взгляд направо-налево, он прошел мимо Мирьям, протягивавшей альбом с иллюстрациями к стихам Талмуда, который дети приготовили на случай посещения. Но владыка гетто не посмотрел ни на маленькую Мирьям, ни на прочих детей; он только отдал шляпу, пальто и трость Хайе и громко крикнул директору Рубину:

— Будьте любезны, господин Рубин, проводите меня в свой кабинет. Да, прямо сейчас!.. И захватите списки детей!

Еще со времен Еленувека Роза каждый день, как погоду, определяла настроение старика. Он умиротворен и всем доволен? Или снова находится во власти странной ярости, которая время от времени одолевает его?

Почти всегда бывали знаки. Например, как двигались его руки: спокойно и уверенно или безостановочно-неуклюже, нашаривая сигареты в карманах пиджака. Или признак того, что он пребывал, как выражалась Хайя Мейер, «в игривом настроении»: хитро улыбался уголком рта, что могло означать, что у него есть мысли или планы насчет них или даже насчет кого-нибудь из детей.

Но в этот поздний час Роза не углядела никаких знаков. Председатель был строгим, серьезным, решительным. К тому же он необычно долго сидел с директором Рубиным в его кабинете. Прошло несколько часов. Потом Хайя — видимо, по приказу из кабинета — начала лить в бадьи горячую воду из большого котла в кухне, а Мальвина ходила между столами и раскладывала полотенца. Было уже половина третьего ночи, и поскольку никаких приказов никто не отдал, дети так и стояли рядами на лестнице. Иные спали, положив голову на плечо соседа, прислонившись к стене или перилам; другие сгорбились на ступеньках, зажав руки между колен, а колени подняв до макушки, как сверчки.