Стив Сем-Сандберг - Отдайте мне ваших детей!

Разумеется, она понимала, что все это не более чем актерство.

Иногда Гертлер заходил к ним, когда председателя не было дома, и тогда находилось что-нибудь, что он желал узнать, но о чем председатель не мог или не хотел говорить.

И все-таки Регина доверяла ему. Однажды она даже проговорилась об ужасном — дала Гертлеру понять: Хаим недоволен ею, тем, что она никак не может забеременеть. Гертлер посмотрел на нее своими большими глазами и спросил, почему она видит выход для себя только в рождении ребенка. «Во времена вроде нынешних ребенок скорее обуза», — сказал он, а потом, словно невзначай, заговорил о своих хороших знакомых из немецкой администрации гетто.

Он часто говорил вот так о немцах из администрации, охотно добавляя какое-нибудь словцо, прояснявшее, в каких отношениях он с тем или иным человеком, — старик Йозеф Хеммерле, мой добрый приятель гауптшарфюрер СС Фукс; отчего она думает, будто все эти высокопоставленные немцы стригут евреев под одну гребенку? — спрашивал он. Они ведь не слепые, сами все видят. Вот не далее как на этой неделе его навестил правая рука Бибова молокосос Швинд — желал услышать об этих инженерах, Давидовиче и Вертхайме, которые так успешно отремонтировали рентгеновскую установку в гетто. В Гамбурге сейчас чудовищная нехватка толковых инженеров, сообщил Швинд; может, даже получится заказать билет. «В Гамбург?» — спросила Регина. А Гертлер: «Даже у расы господ есть далеко не все, что им нужно, поэтому, случается, и национал-социалисту приходится слегка отступать от правил». «В администрации Лицманштадта, — доверительно сообщил он ей в другой раз, — циркулирует неофициальный список; в нем фамилии очень, очень немногих евреев, которых служащие немецкой администрации считают совершенно необходимыми. Но чтобы попасть в этот список, надо показать властям, что ты доступен, что ты в любой момент можешь явиться в их распоряжение ». И: «Хаим есть в этом списке?» Регина не удержалась от вопроса; как она и ожидала, Гертлер с сожалеющей улыбкой покачал головой: «Увы, нет»; Хаима нет в этом списке, его, честно говоря, считают простоватым, к тому же слишком связанным с гетто. Но, с другой стороны, предполагается, что многих — вроде нее, например — внесут в этот список, если позволят исходные данные; а Регина (это он ясно сознает), в отличие от других, женщина высокого социального положения и выдающихся душевных качеств.

Лишь много позже она поняла: именно так решил обратиться к ней Дьявол. В гетто стояла вонь фекалий и отбросов — а Дьявол явился хорошо одетым и благоухающим. Она доверилась ему, потому что для нее гетто было не окружавшими ее каменными стенами, не проволокой, гетто было не комендантским часом, голодом или болезнями — гетто было чем-то, что засело в ней, как кость в горле, и медленно душило; она должна вырваться из места, которое отняло у нее весь воздух, иначе ей не жить. И Дьявол наклонился к ней, взял ее за руку и сказал:

— Будьте спокойны и терпеливы, Регина. Если не получится по-другому, я вас выкуплю.

В сентябре 1942 года власти объявили о введении ежедневного комендантского часа, di gesphere, или просто shpere, как его стали называть. Комендантский час действовал неделю, и все это время верхушке правящей еврейской элиты было велено сидеть на летних квартирах и ни при каких обстоятельствах не показываться в гетто.

В кухонное окно дома на улице Мярки, через цветущие кусты сирени Регина видела, как длинные колонны военных машин едут от Радогоща. В грузовиках, зажав между колен приклады, сидели вооруженные солдаты; лица под касками были скучающие, белокожие, по-детски глупо улыбающиеся.

У въезда на улицу Мярки шупо устроила контрольно-пропускной пост. Регина не очень поняла, для чего — то ли чтобы помешать обитателям Марысина спуститься в нижние районы гетто, то ли чтобы помешать жителям тамошних улиц попасть в Марысин. Время от времени с большого открытого поля на другой стороне Пружной доносилась интенсивная стрельба. Все новые и новые машины с эсэсовцами проезжали по дороге. Детей, о которых так много говорилось, она, однако, так и не увидела.

В последующие дни в доме воцарился хаос.

Все хотели видеть председателя, но председатель сказался нездоровым, заперся в спальне на верхнем этаже и отказывался кого-либо принимать.

В дверь грохотали кулаками. Кричали через замочную скважину. Дора Фукс даже становилась на колени у порога и громко перечисляла имена отчаявшихся. «Речь идет о жизни и смерти, о выживании гетто, вы не можете бросить нас!» Регину тоже посылали к нему. Она как-никак была его женой. «Ради Беньи», — говорила она. Но если раньше имя брата вызывало поток ругательств, то теперь из спальни не доносилось ни единого звука. «Может быть, нашего презеса там нет?» — с деланой наивностью спрашивала принцесса Елена. Юзеф Румковский предложил попросту выломать дверь. Но от этой мысли все отказались. Господин Абрамович сказал: придется проявить сдержанность. Господин презес уединился, чтобы в этот судьбоносный момент собраться с мыслями. Со временем он выйдет.

Наконец объявился и Гертлер, как всегда опрятный, в костюме и при галстуке, но с запачканными кровью или грязью лицом и руками; от его одежды исходил тухловатый, кисло-затхлый запах, похожий на запах химикатов или горелого масла.

Он появился вместе со Шломо Фрыском, ответственным за организацию добровольной пожарной команды Марысина, и комендантом Службы порядка IV округа господином Исайей Давидовичем. За ними вошли двое полицейских с большим блюдом, завернутым в льняную скатерть, и с этим блюдом все пятеро, спотыкаясь, поднялись по лестнице к дверям председателя. Господин Гертлер постучал костяшками пальцев, а потом торжественно сообщил запертой двери:

— Хаим, ты не поверишь, как тебе повезло; моя жена только что испекла целый противень яблок — с сахаром и корицей!

Потом они спустились на кухню и сели есть яблоки сами. Люди Гертлера пребывали в странном настроении. Они беспрерывно смеялись и бурно веселились, словно для того, чтобы можно было не разговаривать друг с другом. Но стоило Гертлеру сделать малейшее движение, как они разом умолкали и поворачивались к нему, будто ожидали точных приказов.

Сам Гертлер вроде бы воспринимал происходящее с величайшим спокойствием. Он повторял уверения властей насчет того, что единственной целью акции было очистить гетто от нетрудоспособных. Если документы в порядке, бояться совершенно нечего.

— Но мой брат! — возразила Регина.

Другие тоже захотели узнать о судьбе оставшихся в гетто родственников. Тогда Гертлер жестом попросил тишины за столом. Власти, сказал он, сами сожалеют об имевшей место жестокости. Все эти ужасы произошли единственно потому, что нашим собственным полицейским не удалось справиться с заданием. В такую минуту нам как никогда необходим человек, который мог бы быстро и решительно разобраться в ситуации; что не в характере презеса, добавил он, усмехнувшись. Пока председатель не соблаговолит прибыть на место и взять на себя ответственность, он сам, господин Якубович и господин Варшавский будут составлять «чрезвычайный комитет», который займется сбором средств для выкупа интеллектуального ядра, людей, чрезвычайно нужных для гетто, но, возможно, не имеющих необходимой суммы. Комитет также, с молчаливого согласия Бибова и Фукса, устроил защищенное место, названное загоном, где будут содержаться в безопасности мужчины и женщины, которых коснется амнистия. И, конечно, их старики и дети, добавил он.