Владимир Соколовский - Антология современной уральской прозы

Вариант: осень как всё преходящее есть только символ... Ваша материя — наше шитьё заматерелого умозрения... Не поджечь ли пуншик — несравненной меткостью пламени? Меткое, как нонсенс... как время... его меткое воплощение. И города, один от другого, занимаются бушующим временем. Эй, зачем вы раздуваете в городах время? — и вспыхивают пылкими его языками, арками, мостами, пролётами — вечными переходами в будущее... или вечной отсылкой в прошлое... Зачем вы раздуваете в городах нонсенс?

И с вашей кремлёвской колоколенки, околачивающейся на нашем бивуаке, достукалась... длинные голоса в пиру: срываю трефовый стоп-кран — крестовый трофей! А вы — крестовый поход?! Вечно вы... уксусник. Мм, туз... гениальный ходок, но дорожки — таки избиты... гениальный эпигон! Пуншу — бочку, трирему, меня першит с ваших слов! Если я увлёкся Шутницей и разорвал мир темнотами маскерадов... возвращаю ему прелестную ясность — Моим Словом!.. Но ваше пламенное — опять побьют на цитаты! Речь великого космополита — как речь посполита — обречена на расчленение...

И каким чёртовым колесом ни катит туманный сад, и какие ни проигрывает пиры... с соседней террасы видно — только следствие, результат: Вечная Победа... о, конечно — вечная! — неважно, чья...

Но пред падающей башней вечернего света мадам осеняет: моя потребность в видимом... но в прочих пейзажах не меньше видимости и без моих взысканий. Вариант: спешу одарить их видимостью (как тот щедрый маркиз, перистый архиплут... плутарх, увитый вашей великолепной витой)... Особенно — остров в чёртовом полушарии... самый святой.

Вы правы, генерал... пардон, Сир, лишь пером завоюешь мир! Но как ввернул один толерантный хромой — блестящий расстрига: на перьях не усидишь, желчно переострили... ваш остров! Отвергаю, как ордалию. И чтобы достойно осветить его, Ваша Тень, нужен свет... и, ваша верная тень, отлетаю на свет... что так насыщает тени — грешен, гелиофит!

И ничто их так не чернит, мой перелётный! Кстати, наша высокопоставленная ля ви ещё не закрыта...

Увы, мой бедный маленький кумир сошел с пьедестала, — как заметил тот блестящий хромой — романтическая душа: князь... лорд? Всё кончено! Вчера венчанный владыка, страх царей земных, ты нынче — облик безымянный! Так низко пасть — и быть в живых!.. Виноват, Сир, не тот пассаж — пассаты... но больше с вами не случится Истории — увожу... а, вот: это выжмет слезы расплавленного металла из глаз Сатаны! Славный вождь! Прощай, прощай... Разве ваша э-э... что, заметил наш хромающий шутник, уже не событие — так, новость... vixerunt! Но клянусь, вы бессмертны — как одический жанр... как арлекинское солнце, выкроенное поэтом из вашей пурпурной мантии...

Спаси вас Бог, если вы — о терновом венце, до сих пор недостающем моему урожаю... он стоит Парижа! Ветер вывернул наизнанку и полушария — и одические страницы сбившихся с ноги острословов... сбившихся с ног слепцов, повязанных не убывающей материальностью, а... сын мой, да не обуревает вас море!..

Но, маэстро, какие бури кроме славы — если я везу жизнь Цезаря и его фортуну?!

Наконец-то мадам выносит соломенную обузу из сада, непродуманного — до города, редуцированного — в остров... чья пустота отныне представляется — мне, а некто, обнаруживший пропавший город Шлиман... и всё, что пропало, конечно, обнаруживает, что — всё пропало!

Во всяком случае — сад, и немедленно наполняет несуществующий — рассыпным строем деревьев, взметнувших фанфары и зазеленевшие сабли — гренадерами, егерями, ах, вольтижёрами... Возвращение из реальности блудных деревьев, высоких, как видимые в южном саду события — гиперболические и стремительные... как колоннада на взморье, осыпающаяся сквозь зеро мгновения — в прошлое, осыпанная взмахами шёлковых маков... да, за домом — конечно, постфактум — море, и в подержанной солнцем перспективе — заморыши мачт...

И мадам следует пристрастию: к морю! — сквозь открывшийся город на водице, как акварель, перкутируя каблуками улицы, скрытные и сквозные, как намёк, мотив — тоже наигранные и фальшивые, пожелтевшие, как старые фотографии или пустыня — тоже полные миражей... или — мелочно детальные, как упущения главного, тесные и случайные, как газетный набор, и набитые, как скупка — бывшим вчера... всё то же!

И угловая клетка с пощипанной канарейкой-старухой, заклёванной пулями или изюмом — чья-то прекрасная незнакомка, но виданная-перевиданная — то-то вид наш так стар... или зрите в ежедневных уличных незнакомцах — новых, а вчерашние не могут войти в тот же город — относит?

Из бывших — и те, и эти... и уже выставлялись в окнах — вдаль... так что старуха, сбросившая с себя, как со счёт, простейшие действия, — совокупность, символ... застывший памятник, и её глаза отражают не вас, но даль... или дело в ожидании — в вечности, а сиюминутное зеркало — вы, и теперь вы — жёлтая птица.

Где я видела старуху с изюмом? Я уже шла этим городом к морю? Совершенно от меня ускользнуло... и потому он — ускользнувший? В отличие от террасы, коей стойкое ожидание сообщает устойчивость. Как и старухиной клетке. Уж я не такая соломенная, как ваш охваченный временем город! Вариант: возможно, именно я — та соломинка, за которую стоит ему ухватиться! Просто ей недосуг отразить меня — парочка её бесцветных хрустальщиков шлифует себе перспективы. А я вышагиваю — из прошлого...

И подхватываем — удостоверением, что город существовал, — брошенное старухой в форточку: — Оставьте. Он будет! Он обещал... — с чайной мелочью для правдоподобия: — Первого. Он сказал — первого марта, а сегодня ещё... — остальное мимо.

И мадам, спеша к морю: а сегодня ещё июнь, июль... во всяком случае — суббота! Поставьте старухе трема глаз над толстым стволом её носа, её пестротканным платаном, чтоб сместилась во времени — точки над i!.. — пока ножницы детских качелей прорезают в уличном гуле картавую птицу... полёт орла. И с площади — стрелы часов, прожужжавшие у самого уха мадам...

И приморский бульвар вдруг срывается из местных божков — в бездну падения, отменно вздутый — над водой, над бездной — ядовитыми струями, грянувшими из медных замысловатых жужелиц — раструбивший о себе оркестр, полный замыслов, сорный полувальс-полуфальшь — на нижайшей палубе юта, пристани... каковую дробят танцующие — в неделимое: суббота, флотский оркестр, танцы... (Вариант: Франция, армия, Жозефина...) Море слизывает — гениальный эпигон! — а город наносит новейшие субботы, итого: палимпсест... сущий Ад infinitum в наносном стиле...

Там юные амурчики на часах — на циферблате танцплощадки, фарфоровые юнги в синих лепестках по плечам, прозрачные — до адмиральских жезлов в ранцах... до инкубов... выдувая ускользающие от прочтения шестёрки и двойки труб, валторн, саксофонов — между чёрных комендантских часов-гобоев... кларнетов... и прочие раздутые пузыри свободных ассоциаций... превращения духового ордена — в извлечённые из фотографий солнечные, трубящие белостокские улицы, заплетённые в клубки — нашими блужданиями... вены листьев, лес венских сказок — в листах с провинциальным южным пейзажем — бесплодное кружение: вальс...