Ричард Бротиган - Экспресс Токио - Монтана

Теперь Эл живет с матерью.

Каждый день он обещает, что через месяц уйдет в море, но это тянется уже два года. Он редко выходит из дому, а кораблей на горизонте не видно. Весь задний двор материнского дома усажен розами. Она любит розы. А он — нет, потому что красные розы слишком красные, желтые — слишком желтые, а розовые — слишком розовые.

Иногда, глядя на эти цветы из окна своей спальни, он недоумевает, почему так вышло, и думает, что розам явно не хватает промежуточности.

Не везло мне в школе, особенно в первом классе. Провалившись несколько раз на экзаменах, я стал в нем выше всех мальчишек. Странно этот первый класс устроен. Я поступил в него нормальным ребенком среднего роста, а через два года стал выше всех.

Хуже всего было чтение. Я вообще его не понимал. Просидев два года в первом классе, я с тем же успехом мог читать книгу вверх ногами, если она попадала ко мне в таком виде.

В конце концов я выучился читать, ведь за эти годы первый класс осточертел мне настолько, что скука дошла до какого-то подобия пустого религиозного экстаза, а я все сидел и перерастал от сентября до июня, когда меня на три месяца условно освобождали из первого класса, чтобы осенью вновь посадить в него же.

Я научился читать, разбираясь в том, что говорят вывески и продукты. Я таскался по улицам и решал головоломки: РЕМОНТ ОБУВИ У СЭМА, КАФЕ «ВКУСНАЯ ЕДА», ТАБАЧНАЯ ЛАВКА ЭЛА, БЫСТРАЯ И ЧИСТАЯ СТИРКА, ВАФЛИ «НЕОН», ДЕШЕВЫЙ МАГАЗИН, ИНСТИТУТ КРАСОТЫ МЭЙБЛ, не говоря уже о ТАВЕРНЕ

«ОЛЕНЬИ РОГА» с кучей рогов в витрине, а в самой таверне еще больше.

Там сидели люди, тянули пиво и разглядывали все эти рога, я же, застряв у витрины, изучал выставленное в ней ресторанное меню и медленно соображал, что это еще за слова: «бифштекс», «картофельное пюре», «гамбургер», «салат» и «масло».

Иногда я отправлялся учить язык в продуктовый магазин. Бродил взад-вперед по проходам и читал баночные этикетки. Картинки на этих банках здорово мне помогали. Я разглядывал нарисованный горох, читал слово «горох» и собирал их вместе. Болтаясь по отделу консервированных фруктов, я выучивал персики, черешню, сливы, груши, апельсины и ананасы. Обучение плодам пошло быстрее после того, как я твердо решил выбраться из первого класса.

Самым трудным в изучении фруктов был, разумеется, компот.

Иногда я стоял десять или пятнадцать минут с консервной банкой в руках и таращился на нее, ни на шаг не приближаясь к истине.

Все это происходило тридцать семь лет назад; с тех пор мои читательские пристрастия скачут вверх-вниз, словно бутылочная пробка на американских горках. Сейчас мое любимое чтение— «Нэшнл Инкуайрер». Я истинный поклонник этой газеты. Я люблю истории из жизни, а в «Нэшнл Инкуайрер» неимоверное количество историй из жизни. Вот заголовки статей «Инкуайрера» за эту неделю:

В большинстве внутрисемейных раздоров виновата еда.

Низкорослые живут дольше.

Нас привезли в таинственный инопланетный город.

Почему президент Трумэн всегда стирал свое белье.

Автомобиль в руках разгневанного водителя — смертельное оружие.

Лоис Лэйн в ярости из-за полуголых снимков.

Профессора тратят ваши налоговые $$$ на изучение сверчков.

Я привык читать под телевизор «Нэшнл Инкуайрер», хотя раньше предпочитал воскресную «Нью-Йорк таймс». Это довольно просто: в один прекрасный день заменить «Нью-Йорк таймс» «Нэшнл Инкуайрером», только и всего.

Пусть кто-нибудь другой покупает мой выпуск «Нью-Йорк таймс». Пусть он забирает мою газету, а вместе с ней и ответственность сознательной думающей личности. Мне сорок четыре года, я, слава тебе господи, выбрался из первого класса и теперь хочу лишь одного — немного бездумной радости от тех лет, что мне остались.

Я счастлив, как амеба, когда читаю перед телевизором «Нэшнл Инкуайрер».

Я ждал его смерти несколько лет — той смерти, что налетит стирающим ветром и унесет с собой его самого, все, ради чего он был нужен, и все, что стало для меня символом 1970-х.

Почти все эти десять лет его жизнь была узором непрерывных шагов — неподалеку от автотрассы, взад-вперед по клетке. Ни разу на моих глазах он не стоял на месте. Всегда ходил. Его будущее было в его следующем шаге.

Впервые я увидал его в 1972 году, когда тридцать лет спустя вернулся в Монтану; с тех пор год за годом я смотрел на него постоянно, и постоянно он был занят одним и тем же — ходил, пока осенью 1978-го я на полгода не уехал из Монтаны, а когда вернулся, его уже не было. Мы поменялись местами.

Очевидно, тем летом волк умер. Пустая клетка заросла травой и сорняками. Пока он был жив и пока были 70-е, из-за его бесконечных хождений там ничего не росло. Шаг за шагом он прошел это десятилетие. Если сложить его шаги, вполне возможно, выйдет половина пути до луны.

Я рад, что он умер: волк не должен жить в клетке у автотрассы — но не подумайте, что его специально выставили напоказ. Он был чьим-то домашним животным, и клетка стояла у дома этого человека.

Мировоззрение хозяина, очевидно, можно выразить так: «У меня живет домашний волк», и что бы потом ни происходило, происходило уже после.

Но теперь волк мертв.

Клетка заросла травой.

Путь к луне завершен.

В прошлые выходные я ездил с друзьями на японский берег и кормился там исключительно рыбой — рыба на завтрак, обед и ужин. Даже перекусывал перед сном я тоже рыбой. Сырая рыба, вяленая рыба, жареная рыба и просто рыбная рыба.

Я перепробовал двадцать сортов рыбы, если не больше — все они оказались очень вкусными, но через некоторое время рыба в буквальном смысле полезла у меня из жабер.

Однажды утром в туалете я ощутил, как мое дерьмо пахнет морем. Никакой разницы — нюхать собственное дерьмо, гулять по пляжу или сидеть на пирсе, разглядывая корабли и солнце, что опускается за их силуэтами в миллиарды лет воды.

После того дерьма я стал лучше понимать собственные корни, некогда плававшие среди рыб, а еще — мой первый подводный дом, из которого я медленно вырастал, словно сад к земле.

— Локомотивы! — орал он.

Он хотел ясного ответа.

Фактически — требовал.

— Локомотивы! — орал он вновь и нетерпеливо ждал моей реакции.

Я подбирал слова с тщательностью ювелира, что ограняет бриллиант в густом закрученном тумане. Я хотел, чтобы эти слова серьезно изменили его жизнь — так, что он их даже не поймет.

Ничего больше, как мне казалось, я не мог для него сделать — его действительно интересовало мое мнение, и он притащился черт знает откуда, чтобы его узнать. Я не утверждаю, что он обошел по такому случаю вокруг света, но и не исключаю этой возможности.