Лоран Годе - Солнце клана Скорта

Был ли он счастлив? Он припомнил все минувшие годы. Как оценить жизнь человека? Он прожил свою так, как и все. Полную то радости, то слез. Он потерял всех, кого любил. Своих дядей. Свою мать. Своего брата. Он познал эту боль. Чувствовать себя одиноким, никому не нужным. Но он хранил в своем сердце ту чистую радость, которую ему дали Мария и Анна, и эта радость окупала все. Был ли он счастлив? Он вспомнил годы после пожара и его женитьбы. Они казались бесконечно далекими, как бы из другой жизни. Он вспомнил эти годы и подумал, что ведь все это время у него не было секунды, когда бы он мог вздохнуть свободно. Он зарабатывал деньги. Он работал столько, что его ночи были не длиннее, чем его сиесты. Но он был счастлив. Его дядя, его старый дядя Раффаэле, был прав, когда однажды сказал ему: «Трудись до седьмого пота». Он так и трудился. Он был счастлив и изнурен. Его счастье было рождено бесконечной усталостью. Он боролся. Боролся упорно. И теперь, когда он превратился в старичка, что сидит сейчас на своем стуле, теперь, когда он перестроил свой магазин и создал для жены и дочери достойную жизнь, теперь, когда он мог бы быть совершенно счастлив, потому что ему ничто не угрожает, потому что он наконец выбрался из нищеты, у него не было ощущения полного счастья. Он жил в благополучии и спокойствии, это уже было большой удачей, у него были деньги, но то шальное счастье, однажды выдранное им у жизни, осталось где-то там, позади.

Маленького Джузеппе позвала мать. Ее властный, но ласковый материнский голос вырвал Элию из его раздумий. Он поднял голову. Мальчишки рассеялись, словно стайка кузнечиков. Он встал. День начинался. Сегодня праздник святого Элии. Жарко. А ему предстояло столько всего сделать.

Он вышел из дома на корсо. Деревня выглядела уже совсем не так, как некогда. Он попытался вспомнить, какой она была пятьдесят лет назад. Какие магазины из тех, что он знал в детстве, сохранились? Да, постепенно все переменилось. Сыновья переделали то, что создали их отцы. Сменили вывески. Сделали просторнее террасы. Элия шел по улицам, украшенным к празднику, и это было единственным, что не изменилось. Сегодня, как и всегда, деревня азартно наряжала фасады домов. Гирлянды электрических лампочек тянулись через улицу. Элия прошел мимо торговца сластями. Две огромные тележки ломились от карамелек, лакричных палочек, леденцов и других всевозможных конфет. От их изобилия у детишек разбегались глаза. Чуть поодаль сын какого-то крестьянина предлагал малышам прокатиться на ослике. Он неутомимо водил его по корсо с одного конца на другой и обратно. Сначала малыши садились на ослика с опаской, а после умоляли родителей оплатить еще один круг. Элия остановился. Он вспомнил старого осла Муратти. Курящего осла его дядей. Сколько раз он и его брат Донато садились на него с радостным чувством победителей. Сколько раз просили они zio Мими или zio Пеппе позволить им прокатиться еще разок. Они обожали старого осла. Они смотрели, как он «курит» длинные стебли пшеницы. А когда хитрый старый Муратти, искоса поглядывая на них, наконец выплевывал «окурок» с небрежностью старого верблюда в пустыне, они горячо аплодировали ему. Они любили это старое животное. Осел Муратти умер от рака легкого, что в конце концов свидетельствовало о том, что он и правда курил, вдыхая, как человек, дым. Если бы старый осел Муратти прожил дольше, Элия заботился бы о нем. А его дочь обожала бы его. Он представил себе, как смеялась бы маленькая Анна при виде их старенького ослика. Он провез бы свою дочь на его спине по улицам Монтепуччио, и дети в их квартале онемели бы от этого зрелища. Но Муратти умер. Он принадлежал к тому давно минувшему времени, о котором, наверное, один он, Элия, еще помнит. При этой мысли на его глаза набежали слезы. Не из-за ослика, а из-за того, что он снова вспомнил о своем брате, о Донато. Вспомнил того странного молчаливого мальчика, с которым он делил свои игры и все свои тайны. Да, у него был брат. И он, Донато, был единственным человеком, с кем Элия мог вспоминать свое детство, зная, что его понимают. Вспоминать, как пахли сушеные томаты у тетушки Маттеа. Какие вкусные фаршированные баклажаны были у тетушки Марии. Вспоминать, как они дрались камнями с мальчишками из соседнего квартала. Донато, как и он, пережил все это. Донато мог вспоминать все это вместе с ним с той же тоской по прошлому, по тем далеким годам. А сегодня он, Элия, один. Донато никогда не вернется, и его исчезновение оставило под глазами Элии две глубокие морщины, морщины брата, потерявшего своего брата.

От жары рубашка липла к телу. Ни единого дуновения ветерка, которое хоть чуть обсушило бы его. Элия медленно шел, стараясь держаться в тени стен, чтобы его рубашка окончательно не промокла. Дойдя до высоких ворот кладбища, он вошел в ограду.

В этот час праздничного дня на кладбище никого не было. Старушки побывали там с раннего утра и убрали цветами могилы своих покойных супругов. И теперь там было пусто и тихо.

Он пошел по аллеям среди белых мраморных памятников, залитых солнечным светом. Он не торопился, щуря глаза, читал выгравированные на камне имена усопших. Все семьи Монтепуччио были представлены здесь. Таваглионе, Бискотти, Эспозито, Де Нитти. Отцы и сыновья. Кузены и тетушки. Все. Целые династии соединились в этом мраморном парке.

«Здесь у меня больше знакомых, чем в деревне, — подумал Элия. — Мальчишки сегодня утром были правы. Я старик. Почти все мои близкие здесь. Пожалуй, именно здесь можно осознать, что твой час тоже уже на подходе».

В этом открытии он нашел своего рода странное утешение. Теперь, когда он подумал о всех тех, кого знал и кто уже завершил свой путь, он меньше боялся смерти. Как ребенок, который в страхе замер перед рвом, но, видя, как его, перебираясь на другую сторону, перепрыгивают его товарищи, собирается с духом и шепчет себе: «Если они смогли, я тоже смогу». Вот что он говорил себе: «Если все они умерли — а они не были ни храбрее, ни выносливее меня, — я тоже сумею умереть».

Теперь он подошел к тому участку, где были похоронены его близкие. Все его дяди лежали рядом со своими женами. Общего большого склепа для всех Скорта не было. Но они заранее попросили, чтобы их похоронили не слишком далеко друг от друга. Элия отошел немного в сторону. Сел на белую скамью. Отсюда он мог видеть их всех. Дядю Мими Va fan’culo. Дядю Пеппе Pancia piena. Дядю Фелучче. Он долго сидел там. Под солнцем. Забыв про жару. Не обращая внимания на пот, который струился по его спине. Он вспоминал своих дядей такими, какими знал их. Он вспоминал всякие истории, которые они рассказывали ему. Всем своим детским сердцем он любил этих трех мужчин. Кроме того, его отец, который часто казался ему чужим, посторонним в семье, не сумел передать своим сыновьям хотя бы частицу себя, в то время как все три их дяди постоянно воспитывали его и Донато с щедростью мужчин, пусть немного утомленных жизнью, если сравнивать их с маленькими наивными детьми. Ему не удавалось припомнить абсолютно все, что перешло к нему от них. Слова. Жесты. Суждения тоже. А теперь, когда он сам отец, его взрослая дочь иногда ворчит на него за некоторые его воззрения, которые она считает старомодными. Не говорить о деньгах. Держать слово. Быть гостеприимным. Но еще и помнить зло. Все это пришло к нему от дядей. Он знал это.