Томмазо Ландольфи - Жена Гоголя и другие истории

Из залитой солнцем цирюльни навстречу ему выбежал сын. Он был без пиджака, один рукав рубашки закатан выше локтя.

— Папа, ты только посмотри, какой разрез!

Сын вытянул руку и показал глубокую рану повыше запястья — длинный аккуратный след от бритвы. Из руки хлестала кровь, но юноша радостно улыбался. Отца охватил ужас. Он и сказать ничего не успел, а сын уже ловко раздвинул края раны другой рукой, пошарил внутри и стал извлекать оттуда разные предметы. Достал длинный обрывок шпагата, макаронину с дырочкой и протянул их отцу. Тогда и отец решился заглянуть внутрь.

Порез оказался гораздо шире и глубже, чем можно было предположить. Меж бледных краев виднелась кровавая мякоть, в которой застряла всякая всячина: сапожный гвоздик, охотничьи дробинки, рисовые зернышки. Оттуда же молодой человек вынул муху со слипшимися крылышками и голубого прозрачного червячка. Впрочем, он тут же брезгливо отбросил их в сторону. Упрямый червячок попробовал взобраться на лакированный ботинок адвоката, но вновь был сброшен в пыль носком сыновнего башмака.

— Ах, ты так?! — возмущенно взвизгнул червяк.

— Чтоб тебя! — отвечал юноша без тени удивления. — Ты-то откуда взялся? А теперь — в путь! — обратился он к отцу. — Держи, не потеряй.

Он передал ему все, что достал из раны, и нетерпеливо потянул отца за рукав. Адвокат побрел за ним, спотыкаясь и не зная, куда девать этот окровавленный мусор.

В порту дул свежий ветер, мешавший приготовлениям к отплытию.

— Стой тут! — крикнул сын, всучив отцу конец толстенного каната. — Тяни сильней.

Кое-как адвокат зажал всю эту мелочовку в кулаке, крепче ухватился свободной рукой за канат и потянул что было сил. На землю упали первые крупные капли дождя. Вздымавшиеся волны бились о нос корабля, нацеленного в открытое море. Адвокат весь промок от брызг. Скрипели мачты, полубак и киль; канат дергало и рвало из рук. Подняв глаза, адвокат увидел надутый ветром парус. Силы его были на исходе.

— Эй, постойте! — кричал он, когда мимо него проходили, но никто не обращал внимания.

Если бы он мог помочь себе другой рукой... Но тогда придется бросить все, что он зажал в кулаке. В конце концов к адвокату подошел человек на деревянной ноге.

— Они у вас, дружище? — спросил он угрожающе.

Судя по одежде — важная птица. Возможно, капитан.

— Я... я... — попытался объяснить адвокат.

— Ладно, сейчас не время для болтовни. Приступим. Чей шпагат? — заорал он.

К ним подскочил кривой, по пояс голый матрос. Капитан взял у адвоката обрезок шпагата и передал матросу. Тот принял его без особого восторга и, ворча, отошел в сторону.

— А, черт! — пробурчал он отчетливо и принялся раздраженно теребить бечевку.

— У кого гвоздь?

Откликнулся другой матрос. За ним еще двое. Получивший рисовые зерна собрался засунуть их за пазуху.

— Смотри у меня, сукин сын! — взрычал капитан, схватившись за хлыст, а другой рукой поглаживая рукоять пистолета.

Дождь перешел в настоящий ливень. Адвокат вцепился в канат двумя руками. Ему казалось, что он сдерживает все серое небо, которое вот-вот сорвется и улетит прочь. Мощно выдыхая воздух всей грудью, адвокат надежно намотал канат на руку: теперь он удержит парус до конца путешествия, хоть до самого острова.

— Чего ждем? — рявкнул боцман с полубака.

— Лукрецию, — послышалось с разных сторон.

Ветер порывисто налетал с моря. Парусник ревел и дыбился: ему не терпелось пуститься по волнам, но адвокат держал его мертвой хваткой.

Наконец появилась и Лукреция. Ее подталкивали двое крепышей в треуголках. Лукреция была наполовину обнажена; одна грудь торчала наружу, и при каждом толчке из соска лилось молоко.

— Сюда, сюда! — призвал капитан, расчищая дорогу в кают-компанию.

— Стойте! Стойте! — вопила Лукреция. — Да остановитесь же! Мне кой-куда нужно!

Ее отпустили. Свесившись с борта и сжимая пальцами соски, она принялась орошать море длинными молочными струями — сначала из одной груди, потом из другой.

— Не хило для девицы! — прогундосил чей-то развязный голос.

Сгущались сумерки. Якорь был поднят, трап убран. К неизъяснимому стыду адвоката, парус вдруг опал и даже слегка прогнулся в противоположную сторону. Мощный шквал вытолкнул корабль в открытое море; прибрежные огни поблекли в вечерней дымке. Кто-то подошел и закрепил канат на крюке. Адвокат, предоставленный теперь самому себе, мог наконец осмотреться и повнимательнее разглядеть тех, кто его окружал.

В кают-компании собрались все, кроме адвокатского сына.

— Говорю вам: это фрегат, — настаивал капитан.

— Нет, шхуна! Нет, бригантина! — возражали в один голос боцман и моряк со шпагатом.

— Не лезьте не в свое дело! — свирепо одернул их капитан и, повернувшись к матросу, добавил: — Лучше вспомни, чья сейчас вахта.

Матрос вышел, хлопнув дверью.

— Охотничья Дробь, к штурвалу! — приказал капитан.

Названный матрос поднялся и тоже вышел. У каждого в левой руке была зажата его метка.

— Итак, фрегат.

— Слушаюсь, капитан! — отчеканил боцман.

Тут только адвокат заметил, что в углу, связанная по рукам и ногам, лежит Лукреция. Молоко продолжало вытекать из обнаженных грудей; на полу уже образовались целая молочная лужа и тонкий ручеек.

— Вы дорого за это заплатите, — грозила Лукреция. — Мой отец — сенатор Льювотто. Он все равно освободит свою дочь. Развяжите меня, негодяи!

— Это молочная дева. Молоко у нее, понятно, не настоящее. Анисовый сок, — объяснил капитан, и все покатились со смеху. — Сейчас, дорогуша, явится Гровио — вот и разбирайся с ним сама. Мы тут ни при чем.

— Сделайте же хоть что-нибудь. Не видите, сколько молока пролилось? — И дева забилась в истерике.

На палубе бодро заиграл горн. Все, кто были в каюте, вскочили; на лицах изобразились неподдельные страх и уважение. Послышался ропот:

— Идет. Идет.

Девица испуганно смолкла. Горн продолжал выдувать приветственный военный сигнал. На самом верху лестницы распахнулась дверь, и, сопровождаемый ликующими звуками, вошел человек с непроницаемым, властным лицом. Это был сын адвоката. Вошедший на мгновение замер, оглядел собравшихся и решительным шагом спустился по лестнице. На нем были высокие, с раструбами и большущей серебряной пряжкой сапоги из блестящей кожи, доходившие ему почти до паха. Между штаниной и голенищем виднелись обнаженные ляжки. На плечи наброшена тончайшая шелковая туника с глубоким вырезом. Руки до плеч открыты. Талию стягивал золоченый ремень, за который были заткнуты кинжал и пара пистолетов. С правого запястья свисал хлыст.

Как же он изменился! Адвокат не узнавал сына. Ни эти сильные руки, ни тем более маленькие закрученные усики... Не говоря уж о золотых кольцах в ушах и вьющейся шевелюре.