Айрис Мердок - Время ангелов

— Нет, нет. Она будет удивительной, чистой. И подумай, какое волнение! Как в Японии. Только увидеть мельком чей-то рукав или вдохнуть аромат духов. Или неделями размышлять, как заглянуть в щель и увидеть волосы девушки.

— Не очень-то приятно для девушки, — заметила Мюриель.

Ее позабавило, что Лео все еще не знает о существовании Элизабет. Она оторвала какой-то замерзший комок от стены и бросила в янтарный круг воды.

— Меня не интересует их благосостояние. Кроме того, духовная девушка будет наслаждаться такой ситуацией. Все эти бесконечные планы, как передать письмо, ожидания ночью под окном, подкуп слуг и столько опасностей!.. Я сыт по горло обычными женщинами. Вот почему я никогда по-настоящему не был влюблен. Думаю, я смог бы любить только девственницу. Девушку, к которой никого не подпускали, держали укрытой от всех. Она будет чем-то вроде спящей красавицы. И я должен буду освободить ее и стану первым мужчиной, которого она увидит.

— «Как прекрасен человеческий род! И превосходен новый мир, который имеет таких людей в нем!»

— Что?

— Неважно. Ты задал себе трудную задачу.

— Невозможную. Мне придется стать гомосексуалистом.

— Лео…

— Да.

— Зачем ты мне все это наврал о своем отце?

— Вот те на! Откуда ты знаешь, что все это вранье?

— Потому что я задала ему множество вопросов о его жизни, и то, что он рассказал мне, явно было правдой.

— Конечно. Такие особы, как ты, быстро все выясняют. Ты проницательна. Я боюсь тебя.

— Но неужели ты ожидал, что я поверю всей этой чепухе?

— Не знаю. Думаю, да. Я врал просто для практики. Из артистизма.

— Из артистизма?

— Да, я эстет. У меня нет морали. Ты не веришь в Бога и во всю эту чепуху, не так ли?

— Нет, — ответила Мюриель. — Хотя не верить в Бога и не иметь моральных принципов — не одно и то же.

— Одно и то же, и ты знаешь это. Я — одна из проблем поколения. Я — одинокий волк, немного похожий на… как бишь его… этот парень у Достоевского? Я намерен приучить себя к безнравственности, выбросить старые условности из своего мира, так что когда у меня появляется возможность солгать, я делаю это. Ценности теперь относительные, нет абсолютных ценностей. А жизнь такая короткая. Да еще бомба! А в один прекрасный день ты можешь проснуться и обнаружить у себя какой-то бугорок, и аллегоп — это рак.

— Я знаю. Чего ты хочешь от жизни, Лео?

— Я хочу стать знаменитым, могущественным и богатым. Этого хочет каждый, но не у всех хватает наглости признаться. Моральные люди просто отсталые. Они пока себя не понимают.

— Может, ты и прав, — сказала Мюриель.

— Ты согласна, старушка? Давай станем вместе малолетними преступниками. По крайней мере, это какая-то социальная роль.

— Только я не думаю, что это имеет смысл — пытаться стать тем, что ты называешь безнравственным. Мне кажется, условности проникли глубже, чем ты себе представляешь.

— Ты хочешь сказать, что я поступаю в соответствии с моралью, но действую другими средствами? Что за ужасная мысль!

— Возможно. Что еще ты делаешь, тренируя себя в безнравственности?

— Я как раз собираюсь продемонстрировать.

— Что?

— Я хочу, чтобы ты одолжила мне денег.

Мюриель засмеялась:

— Полагаю, для того, чтобы ты потренировался не возвращать их назад!

Она повернулась и посмотрела на Лео. Лицо его стало розовым и влажным от тумана. «Кожаная» шапочка потемневших волос сделала его похожим на гонщика или юного гладиатора.

— У меня нет денег, — добавила она. — А сколько тебе нужно?

— Семьдесят пять фунтов.

— Ничем не могу помочь тебе. У меня нет ни гроша.

— Очень плохо. Но стоило попытаться, не правда ли? Ты могла оказаться чертовски богатой.

— А зачем тебе деньги?

— Видишь ли, это связано с девчонкой.

— Хмм. Может, тебе лучше что-нибудь украсть? Это было бы вполне безнравственно.

— Знаешь, я, пожалуй, так и сделаю. Я уже некоторое время ощущаю, что должен совершить какой-то поступок. В действительности я еще никогда не совершал поступка. А ты?

— Множество. А теперь, я думаю, нам лучше уйти.

Разговор, сначала позабавивший и развеселивший Мюриель, теперь стал угнетать ее. Возможно, потому, что стало еще темнее.

— Знаешь, я думаю, ты — чудо. Ты нечто совершенно особенное. Свободная женщина, свободная, как мужчина. Я буду твоим кавалером. Ты будешь ставить передо мной задачи. Как рыцари и дамы. Извини, что я наврал тебе.

— Ничего. Только в будущем не тренируйся на мне.

— Послушай, может, тебе следует наказать меня за ложь?

— Возможно. Какой способ ты предлагаешь?

— Не знаю. Я должен заплатить штраф?

Мюриель, начавшая было подниматься, снова вернулась к быстро бегущей воде. Теперь она была пурпурно-серой.

— Ты должен принести жертву Темзе.

— Великолепно! Что я должен принести в жертву?

— То, что у тебя есть с собой и чем ты дорожишь.

— Я знаю. Шарф из моего колледжа. Я его действительно люблю. Это будет символизировать восхитительную жизнь без математики.

Он шагнул вниз, срывая шарф с шеи, и широким жестом швырнул его в воду. Шарф бесшумно упал, потемнел и не успел погрузиться, как его унесло в круг тумана.

Все произошло так быстро, что Мюриель онемела от огорчения. Это было жестоко, как будто кого-то утопили. Она поднялась на верхнюю ступень.

— Подожди минуту, Мюриель. — Лео был рядом с ней. — Что?

— Мюриель, ты тоже солгала.

— Солгала?

— Тебе вовсе не тридцать четыре, моя дорогая.

Она засмеялась, прислонив голову к стене:

— Хорошо. Мне не тридцать четыре. Но я не скажу тебе, сколько мне. Довольствуйся тем, что я старше тебя.

— Старшая женщина. Ничего не поделаешь. Но послушай, не кажется ли тебе, что ты тоже должна заплатить мне штраф?

— Может быть. Какой же?

— Поцелуй меня.

Прежде чем она успела двинуться, он уперся в стену по бокам от нее и уже закрывал глаза. Они стояли неподвижно, губы к губам. Глаза Мюриель тоже закрылись.

Маркус Фишер решил, что обстоятельства складываются так, что непозволительно дать им зайти еще дальше. Он звонил брату не менее шести раз и получал отпор от непроницаемой Пэтти. Телефонные звонки доходили только до нее, твердой и непреклонной. Его письма к Карелу и Элизабет оставались без ответа. Он сидел в своей комнате в Эрлз-Корте, наблюдая, как становится совершенно темно в три часа дня, и пришел к заключению, что больше не в состоянии работать. Если звонил его телефон, то это всегда оказывалась Нора.

Свою книгу с рабочим названием «Мораль в мире без Бога» Маркус начал писать перед Рождеством, писал быстро и надеялся, что ему удастся так же быстро продолжать работу. У него было много материала, нужно просто привести его в порядок. Он решил отказаться от исторического введения и не упоминать имен ранних мыслителей. Пусть критики определят его пристрастия. Он будет говорить просто, опираясь только на свой авторитет, и его ясная, как хрусталь, и надежно выстроенная аргументация не нуждается в ссылках на других, хотя он мог скромно признать, что в конце концов является последователем Платона.