Алексей Зверев - Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник.

Объясните смысл этой надписи .

Я не сказал бы, что все так просто. Ведь с самого начала этот сюжет не был моим. Я не способен проникнуть внутрь и разгадать все его перипетии. Но все же, возможно, он будет рассказан. Все-таки мать малыша как-никак прекрасная рассказчица из народа, столько вобравшая в себя со всего света. Отец его ясно видит обоими глазами. Я позвонил им в Канзас, но они уже перебрались куда-то в глушь лесов Теннесси, где у новорожденного столько экзотической родни. Я подожду. Мать малыша отважная женщина. А отец трезво смотрит в будущее. Я буду ждать и все это время готов биться об заклад, клянусь именем своим, что в истории этого малыша есть, несомненно, высокий смысл, а быть может, и сила…

Вывод непонятен. Поясните! Поясните !

Недели через две после того, как я поступила в ученье к тетушке Рози, к нам пожаловала одна совсем старая женщина, укутанная в полдюжины шалей и юбок. Она чуть не задыхалась под всеми этими одежками. Тетушка Рози (ее имя произносили на французский лад — Рози) тут же заявила, что знает имя гостьи, ибо видит его словно начертанным в воздухе: Ханна Кемхаф, член общины Восточной Звезды.

Гостью аж оторопь взяла. (Да и меня тоже! Это потом я узнала, что у тетушки Рози заведена подробная картотека чуть не на всех жителей нашего округа, и хранит она ее в длиннющих картонных коробках под своей кроватью.) Миссис Кемхаф засуетилась и спросила, не знает ли тетушка Рози еще чего-нибудь про нее.

На столе перед тетушкой Рози стояла здоровенная посудина, вроде аквариума для рыб. Только никаких рыб там не было, и вообще ничего не было — одна вода. Так по крайней мере мне казалось. Другое дело — тетушке Рози. Не зря ж она так пристально вглядывалась во что-то на самом донышке, пока гостья терпеливо дожидалась ответа. Наконец тетушка Рози пояснила, что беседует с водой, и вода поведала ей, что наша гостья только выглядит старой, на самом же деле она вовсе не старуха. Миссис Кемхаф поддакнула, так, мол, оно и есть, и поинтересовалась, не знает ли тетушка Рози, отчего она выглядит старше своих лет. Этого тетушка Рози не знала и попросила гостью саму рассказать об этом. (Замечу кстати, что миссис Кемхаф с самого начала была вроде как не в своей тарелке — видимо, стеснялась моего присутствия. Но после того, как тетушка Рози пояснила, что я учусь у нее гадальному ремеслу, она понимающе кивнула, успокоилась и перестала обращать на меня внимание. Я же постаралась стушеваться как могла, сжалась в комочек, где сидела, с краешку стола, всем своим видом давая понять, что уж кого-кого, а меня нечего стесняться или бояться.

— Это случилось во времена Великой депрессии… — начала миссис Кемхаф, беспокойно ерзая на стуле и оправляя многочисленные шали, от которых ее спина казалась горбатой.

— Да, да, — подхватила тетушка Рози, — вы тогда еще были совсем молоденькой и хорошенькой, просто загляденье.

— Откуда вы знаете? — поразилась миссис Кемхаф. — Так-то оно так, да только к тому времени я уже пять лет как была замужем, и было у меня четверо ребятишек, а муж, что называется, не дурак погулять. Замуж-то я выскочила ранехонько…

— Вы сами были еще дитя, — вставила тетушка Рози.

— Ну да. Мне об ту пору только двадцатый годок пошел, — согласилась миссис Кемхаф. — Ох и тяжкое было времечко — и у нас тут, и по всей стране, и, должно статься, во всем мире. Само собою, никаких телевизоров тогда и в помине не было, откуда нам было знать-то, так это или нет. По сю пору не знаю, додумались до них уже тогда или нет еще. А вот радио у нас имелось — еще до депрессии мой благоверный выиграл в покер. Потом, правда, как приперло, продали мы его, чтобы было на что еды прикупить.

Короче, мы кой-как перебивались, покуда я кухарила на лесопилке. Поди-ка настряпай капусты на двадцать мужиков да напеки кукурузных лепешек. А платили мне за то два доллара в неделю. Но вскорости лесопилку прикрыли, что ж до моего благоверного, так он задолго до того уже без работы сидел. Тут-то и начался настоящий голод. Нам самим-то все время хотелось есть, а ребятишки до того ослабели, что я общипывала капустные листья со стеблей, не дожидаясь, пока завяжутся вилки. Все шло в ход — и листья, и кочерыжки, и корни. А когда мы и это подъели, у нас ровным счетом ничегошеньки не осталось.

Как я уж сказывала вам, нам неоткуда было знать, по всему миру было так же худо или только у нас, — телевизоров-то не было, и радио свое мы продали. Но всех, кого мы знали в нашем округе Чероки, крепенько прихватило. Не иначе как поэтому правительство ввело продуктные талончики — их выдавали всякому, кто мог доказать, что он голодает. Получив те самые талончики, вы отправлялись в город, в особое место, где выдавали не более, чем положено, топленого сала, и кукурузной муки, и красной фасоли — да-да, кажется, то была красная фасоль. А наши дела к тому времени, как я уже сказывала, стали хуже некуда. Вот тут-то мой благоверный и настоял, чтобы мы пошли туда. До чего у меня душа не лежала — слов нет сказать, а все потому, что я завсегда была чересчур гордая. У моего папаши — может, слышали? — была самая большая в округе Чероки плантация цветного горошка. И мы отродясь ни у кого ничего не просили. Так-то. А тем временем моя сестрица Кэрри Мэй…

— Отчаянная была девчонка, если память мне не изменяет, — вставила тетушка Рози.

— Не девчонка — сущий порох! — отозвалась миссис Кемхаф. — Так вот, она об ту пору обосновалась на Севере. В Чикаго. Работала там у белых. Хорошие, видать, были люди: отдавали ей свою старую одежу, и она посылала ее нам. Вещи хоть куда, право слово. То-то мне радости было! А так как об ту пору настали холода, то я оделась сама в те самые одежки, и мужа приодела, и ребятишек. Теплющие были вещи — как-никак для Севера, где, сами знаете, полно снега, вот они и грели, что твоя печка.

— Это та самая Кэрри Мэй, которую потом прикончил какой-то гангстер? — спросила тетушка Рози.

— Она самая, — нетерпеливо подтвердила гостья, ей, видно, не хотелось отвлекаться от своей истории. — Собственный муж и порешил.

— Ах ты господи! — сокрушенно воскликнула тетушка Рози.

— Так вот, нарядила я своих в одежки, что сестрица прислала, и, хоть в животах у нас урчало от голодухи, мы, расфуфыренные в пух и прах, прямиком отправились просить у правительства то, что нам причиталось. Даже у моего мужа, чуть, бывало, приоденется, сразу гордости прибавлялось. А я тем паче — как припомню, до чего богато жилось нам в доме отца, так нос задираю выше некуда.

— Вижу зловещую, бледную тень, что нависла над вами в том путешествии, — произнесла тетушка Рози, так пристально вглядываясь в воду, словно невзначай обронила туда монету и сейчас пыталась разглядеть ее на дне.