Алексей Зверев - Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник.

В январе ее отвезли к зубному врачу; осматривая ее рот, дантист то и дело прищелкивал языком.

— Что он говорит? — спросила она сына. — Не скрывай от меня самого страшного.

Но Хасан в это время вполголоса разговаривал о чем-то с женой; он отмахнулся от матери. Похоже, они о чем-то спорили.

— Что он говорит, Хасан?

— Погоди минутку.

Она приподняла голову с высокого подголовника зубоврачебного кресла и отстранила руку дантиста с небольшим зеркальцем.

— Я должна знать, — сказала она Хасану.

— Он говорит, что у тебя ужасные зубы. Их надо удалить, а челюсти выровнять хирургическим путем. Он хочет знать, долго ли ты пробудешь здесь. В ближайшее время он не сможет тебя принять.

Ледяной комок страха разбухал у нее в желудке. К сожалению, она еще долго будет здесь. Прошло всего три месяца. А она собиралась прожить у них целый год. Придется безропотно наблюдать за тем, как ее станут записывать на бесконечные приемы к врачу, получать для нее какие-то белые талоны. Похоже, родной сын нисколько ей не сочувствует. Хасан все еще спорил о чем-то с Элизабет. Они не заметили, как дрожат ее руки.

Весь январь валил снег, такого снегопада не было уже много лет. Когда по утрам она спускалась вниз, в кухне царил ледяной холод и гулял сквозняк.

— Пронизывает до самых костей. Я наверняка заболею, — сказала она Элизабет. Невестка только кивнула в ответ. Теперь по утрам лицо Элизабет было бледным и надутым, будто ее терзала какая-то тайная забота, но миссис Ардави знала, что лучше об этом не расспрашивать.

В начале февраля внезапно потеплело. Снег растаял, и под лучами солнца с деревьев стали падать капли.

— Мы идем на прогулку, — сказала Элизабет.

— Я тоже с вами, — откликнулась миссис Ардави.

Несмотря на теплую погоду, она с трудом поднялась наверх за шерстяной шалью. Не надо рисковать. Ее беспокоили открытые ушки Хилари.

— Она не простудится? — спросила миссис Ардави. — Мне кажется, девочке надо покрыть головку.

— Ничего страшного, — сказала Элизабет и упрямо поджала губы. Была у нее такая привычка.

В парке Элизабет и Хилари играли в снежки. Они бросали их друг в друга, чудом не попадая в миссис Ардави, которая стояла неподалеку и, скрестив на груди руки, наблюдала за ними.

На следующее утро Хилари нездоровилось, во время завтрака она капризничала и отказывалась от еды. «Ай-яй-яй, — приговаривала миссис Ардави. — Ну расскажи своей бабушке, что случилось?» Но когда она наклонилась к девочке, Хилари громко расплакалась. К полудню Хилари стало хуже. Элизабет позвонила Хасану, и он сразу же приехал домой, приложил руку ко лбу дочери и сказал, что ее немедленно надо показать педиатру. Он сам отвез их всех к врачу.

— Это ушки. Я уверена, — сказала миссис Ардави в приемной.

Ее слова почему-то рассердили Хасана.

— Ты же всегда знаешь все лучше специалиста, — сказал он. — В таком случае зачем мы приехали сюда? Надо было просто посоветоваться с тобой и никуда не ездить.

Она опустила глаза и уставилась на ремешки своей сумки. Конечно, сын волнуется, но его слова обидели ее. И когда родители с девочкой пошли в кабинет, она осталась в приемной.

Вскоре Хасан вернулся и сел рядом.

— Воспаление среднего уха, — сказал он. — Сейчас доктор сделает ей укол пенициллина.

Она молча кивнула. Главное сейчас — не раздражать его, не напоминать, что она так и думала. Раздался громкий плач Хилари. Наверное, ей делают укол. Миссис Ардави так боялась уколов; она сжала сумку побелевшими пальцами и оглянулась вокруг. Эта приемная с деревянными игрушками и картинками для малышей показалась ей такой бездушной. Из сочувствия к внучке и у нее разболелось ухо. Она вспомнила, как однажды залепила здоровенную пощечину Али; мальчик проплакал весь день и уснул с засунутым в рот большим пальцем.

Пока Хасан находился рядом, она не раскрывала рта. Но на следующее утро за завтраком сказала:

— Элизабет, дорогая, ты помнишь нашу позавчерашнюю прогулку?

— Помню. — Элизабет выдавливала апельсиновый сок для Хилари. Девочка повеселела и уплетала завтрак за обе щеки.

— Помнишь, я сказала тебе, что надо покрыть девочке головку? Теперь ты понимаешь, что надо быть осторожнее? Девочка заболела из-за твоего легкомыслия. Мы могли потерять ее. Ты меня понимаешь?

— Нет, — сказала Элизабет.

Неужели это так трудно понять? В последнее время родной язык казался ей засохшим, как кусок черствого хлеба. Миссис Ардави вздохнула и попыталась продолжить:

— Видишь ли, без шапки…

И тут Элизабет бросила апельсин, взяла на руки Хилари и вышла из комнаты. Миссис Ардави уставилась ей вслед: ну что такого страшного она сказала?

Остаток, дня Элизабет провела в своей спальне. Она занялась разборкой вещей в комодах и шкафах. Несколько раз миссис Ардави подходила к спальне невестки, нерешительно останавливалась в дверях и смущенно наблюдала за Элизабет. Хилари сидела на полу и играла с пустыми флаконами из-под духов. Казалось, Элизабет намеревалась выбросить все: блузки без пуговиц, растянутые свитера, чулки и расчески, тюбики из-под губной помады. «Могу я чем-нибудь помочь?» — спросила миссис Ардави. «Нет-нет, благодарю вас». Голос у Элизабет был веселый. Но когда Хасан вернулся домой, он поднялся наверх и долго оставался в спальне жены за закрытой дверью.

В этот вечер на ужин было подано на редкость удачное жаркое, любимое блюдо Хасана, но он ни словом не обмолвился о вкусной еде. Он почти все время молчал. А позднее, когда Элизабет поднялась наверх укладывать девочку спать, он обратился к матери:

— Ханум джун, я хочу поговорить с тобой, — сказал он.

— Слушаю тебя, Хасан, — сказала она и отложила в сторону вязанье. Выражение лица сына напугало ее своей серьезностью. Густые темные усы, унаследованные от отца, и иссиня-черные глаза. Ну что такого она сделала? Миссис Ардави скрестила на груди руки и посмотрела на Хасана.

— Зачем ты вмешиваешься? — спросил он.

— Разве я вмешиваюсь?

— Элизабет не потерпит этого, такой уж у нее характер. Она сама прекрасно воспитывает своего ребенка.

— Ну конечно, — ответила она. — Разве я когда-нибудь это отрицала?

— Тогда перестань делать замечания.

— Ладно. — Она вернулась к своему вязанью и принялась считать петли, будто совершенно забыла об этом разговоре.

Но в тот вечер она была непривычно тихой и в девять часов, извинившись, сказала, что идет спать.

— Так рано? — спросил Хасан.

— Устала я.

Она напряженно выпрямилась и вышла из гостиной. Комната была для нее родным гнездом. На стенах — знакомые, милые глазу украшения: гобелены, кружева, узорчатая персидская ткань. На комоде — изображения святых в позолоченных рамках и фотографии сестер на семейных сборищах. На подоконнике — цветочные горшки из пластмассы, оранжевые и бирюзовые, ее любимых американских расцветок, а в них — небольшие растения. На ночном столике — пузырьки с лекарствами, четки из слоновой кости и сухой комочек святой земли. Остальные комнаты в этом доме были пустынные, сверкающие и безликие, а эта — такая же уютная, как ее шаль.