Андрей Волос - Предатель

Если властвует в городе, придется думать о столице: столичный владыка может сместить; чтобы этого не случилось, нужно самому править столицей. А прежнего правителя убить. И родственников его, и придворных. И военачальников, и многих рядовых.

Если он правит страной, не должен забывать, что есть на планете и другие страны: что делать, если какая-нибудь из них покусится? Чтобы до конца быть уверенным в надежности железных рукоятей, ему нужно быть властителем мира!..

А это, товарищи, невозможно без мощного государства. Без сильной армии. Без передовой науки. Без современного развития тяжелой промышленности — металлургической, угольной, нефтяной, машиностроительной. Невозможно, товарищи, без дружных усилий всего народа! Сплотить народы и страны для решения поставленных задач под знаменем борьбы за свободу человечества — вот наша главная и великая цель!

Пока не пришли на работу в контору заключенные, Шегаев привел себя в порядок. В столовую не ходил, выпил кружку кипятку с остатком выданной на дорогу пайки. Но по зоне прошелся, поглядел что к чему.

Мужской и женский бараки стояли рядом, третий, конторский, где ночевал, чуть поодаль. С одной стороны, как обычно, расположилась баня-вошебойка, с другой — кухня. Медчасть ютилась там же, где и контора. Возле женского барака городили, похоже, еще один — там из снега торчали столбы, наполовину забранные досками; скорее всего, отдельный барак для административно-технических работников: когда лагпункт оперится, обустроится, там поселятся бухгалтера, нормировщики, экономисты, завстоловой… непременно какой-нибудь курьез: скажем, пожарник, который целыми днями учится играть на баяне.

Да-а-а…

Работа здесь понятно какая: должны, раз сельхоз, валить деревья, корчевать пни, очищать делянки. Простая работа, физическая — обычный рабий труд.

На рабьих работах норма никогда не выполняется — попробуй-ка из промерзлой земли корни голыми руками рвать. Значит — штрафная пайка; а на двухстах граммах далеко не уедешь. Приработка в такой дыре быть не может. Это в Чибью, где начальство рядом, можно кое-где подхалтурить: монтер проводку починит у начальника или вольнонаемного, слесарь отремонтирует замок, из ворованной железки соорудит нужный в хозяйстве серп. Через внутренний товарооборот каждый получит то, что нужно, в обмен на то, чем владеет: электрик сопрет керосина, отнесет в пекарню, там его снабдят такой же спертой мукой. В Чибью работяги умудрялись жить на левых хлебах, а пайки свои сушили и отправляли посылками домой, семье. А здесь — дичь. И следовательно, должен быть неподалеку какой-нибудь овражек, куда сносят умерших. Везде есть, но в такой-то глухомани, на такой гибельной бескормице овражек нужен позначительней…

Строения охватывал традиционный частокол, оснащенный поверху несколькими рядами колючки. Где-то возле барака охраны негромко трещал мотор. На столбах горели электрические лампочки. Снаружи натянуты длинные рыскала, и гремят по ним цепями сторожевые овчарки. Выглядели псы довольно сытыми, но при всяком движении внутри зоны поднимали остервенелый лай. По углам — лагерные вышки. На каждой попка торчит. Завидит во внеурочное время узника, непременно выкрикнет: «Кто идет?!» А виновник должен тотчас же ответить: к примеру, з/к такой-то, статья такая-то, срок такой-то направляется в сортир с целью оправиться.

«В общем, — заключил про себя Шегаев, — сельхозом это все называется или не сельхозом, а порядок такой же, как везде».

Когда вернулся, в конторе уже сидели двое. Шегаев поздоровался и сказал о себе то, что положено говорить при знакомстве, — статью, срок, имя. Они тоже представились: учетчик Богданов и главбух Вагнер. Оба тянули по пятьдесят восьмой. И Богданов тут же принялся посвящать его в детали тутошней жизни.

По его мнению, хозяин — начальник сельхоза Карпий — получил эту должность как человек психически травмированный, не способный более работать в органах.

— Конечно, — говорил Богданов жарким шепотом изможденного, обессиленного человека, — одно дело на войне людей гробить, в бою, когда тебя самого убить могут, другое — безоружных истязать! Да еще заведомо зная, что они ни в чем не повинны. Вот он и спятил!..

— Конечно, — кивал Шегаев, а про себя усмехался.

«Заведомо зная!» Ничего себе! Ему-то всегда казалось, что наоборот: следователи заведомо уверены, что узники виновны, только не хотят признаваться в содеянном… И что касается состояния психического здоровья, тоже ерунда: если Карпию нельзя оставаться следователем, то почему можно быть начальником лагеря? Разве тут ответственности меньше? И разве можно считать новую должность понижением?

Впрочем, не веришь — прими за сказку. Так что сомнений своих Шегаев не высказывал — слушал да кивал.

— Тяжело с ним дело иметь! — торопливо говорил Богданов. — Очень тяжело! Совершенно неуравновешенный тип! Злой, очень сильный. Без башки. С наганом не расстается! Вспыльчивый, как… — Богданов замялся, да так и не нашел сравнения и закончил: — В общем, явный псих!

Главбух Вагнер вздохнул укоризненно:

— Любите вы, Володя, словами бросаться…

Богданов смущенно покрутил головой. Позже Шегаев узнал, что до того, как стать лагерным бухгалтером, Вагнер был врачом-психиатром.

— Ну, не знаю, псих он или не псих, — сказал Богданов. — А только вы с ним тут поосторожней.

— Понятно… Он черный? В смысле, волосы черные? С чубом?

— Седой, — ответил Богданов. — А чуб вот такой у него, ага, — покрутил пальцем надо лбом. — А что?

Шегаев пожал плечами.

— Нет, ничего.

Когда они погрузились в свои бумаги, Шегаев притулился у печки. Богданов молод и зелен — еще и года не кантуется. Страха своего не расхлебал… Но в одном он прав. Здесь, в таежной обители, на отшибе, в стороне от большого лагерного начальства, хозяин, то бишь начальник лагеря (или как там его? — сельхоза), — царь и бог. С ним не поспоришь. Отсюда жалобы не доходят. Чуть что не так — и вот он, акт, а в акте черным по белому: умер. Поболел — и умер. Лепила хотел помочь — да не вышло, недуг сильнее оказался. Жаль, конечно, но современная медицина не со всякой болезнью может справиться… Или того пуще: убит. Сдурел, дескать, на конвой кинулся, к лесу побежал… Разве мало случаев, когда люди от отчаяния сами под пулю бросаются? Что ж оставалось делать? Вот она, бумага-то, все в ней про этого дурного зэка прописано: при попытке к бегству…

Он дожидался, когда его вызовет начальник, и ему почему-то очень не хотелось, чтобы при встрече Карпий его вспомнил. «Погоди, погоди, — скажет, щурясь. — Это не тебя ли я года три назад на следствии обрабатывал? Не ты ли там у меня запирался все, фордыбачил, не подписывал?..»