Андрей Волос - Предатель

— Куда «туда»?! — одернул его Шегаев. — Так же и идти! Всем оставаться на своих местах! Линию будем выгонять до самых рельсов!

А еще минут через тридцать он вскинул взгляд и ахнул: его линия — взятый им румб ЮВ 29 — уперлась в станционную водокачку!

Обеспокоенный Петрыкин стоял у дверей своей времянки, приложив ладонь ко лбу и с явной тревогой следя за тем, как неведомые зэки валят деревья у самого полотна подчиненного ему участка магистрали.

— Эй, начальник станции! — закричал Шегаев, маша сорванной шапкой. — Здор о во! Дорогу тебе привели, начальник! Принимай!

— Ах, это ты! — Петрыкин тоже почему-то сдернул шапку и поспешил навстречу. — Вот дела! А я смотрю, что за люди? Вы что ж, напрямки, что ли?

— Точно сказал — напрямки, — засмеялся Шегаев. — Прямее не бывает.

— А-а-а! Вот оно что! А я-то гляжу!.. — радовался Петрыкин, пожимая ему руку. — Ну молодцы! Этап, стало быть, не встретили?

— Какой этап?

— Женский этап! Вчера утром сгрузили. Доходяги бабоньки… Но они не так пошли-то. Как-то по-старому двинулись, в обход.

И махнул рукой, описывая некую загогулину.

— И очень даже точно вышли, — сказал Ярослав, вписывая в пикетажку последние цифры. — Напрасно вы, Игорь Иванович, беспокоились.

Шегаев хотел ответить — мол, это чистая случайность, а вообще, конечно, вести двадцатипятикилометровую трассу по звуку — явная нелепица, несомненная глупость. Просто чудо, что они почти не уклонились!

Но с души свалился такой камень, так легко сейчас себя чувствовал! — что он только рассмеялся и хлопнул Ярослава по плечу.

И груз был невелик, и поделили его поровну, и прямая дорога, самими пробитая и утоптанная, должна была легко ложиться под ноги — а чем ближе они оказывались к лагерным заплотам, тем с большей неохотой шагалось.

— Да неужто седьмой день сегодня? Неделя! А кажется — полжизни прошло! Эх, горе мое злосчастье! — все вздыхал Ярослав и твердил свое: — Вот отмотаю что положено, пойду к изыскателям работать!..

В глубоких сумерках вереницей вышли из леса к воротам.

Зона встретила остервенелым лаем, тревожными окликами вышечных часовых.

Выскочили из ворот охранники с собаками, положили бригаду на землю, в грязь.

— Вы что! — хотел было образумить их Шегаев, у самого горла чувствуя смрадное дыхание изнемогающего от злобы пса. — Карпий где? Мы бригада изыскательская!

— Молчи, сука! — и сапогом под ребро.

Но через несколько минут все же построили, пересчитали. Еще раз пересчитали.

Шегаев хмуро смотрел в землю. Когда нормальный развод, когда выводят или в зону ведут человек пятьдесят, понятно, зачем пересчитывать дважды… а то и трижды… а то и еще раз. Ошибается счетчик, корявым пальцем в рукавице тычущий в головы зэков, — тот раз было пятьдесят девять, а теперь — шестьдесят!.. снова перечли — шестьдесят один!.. Это понятно, бывает…

Но когда всего десяток, где ж тут промахиваться?.. Между прочим, он вообще на вольном хождении!.. да с ними не поспоришь.

Но вот загремели запорами, отворили створку ворот, запустили в предзонник. Здесь, как положено, обшмонали каждого — да как-то с вывертом, будто в наказание, что шлялись где-то сколько времени: с тычками, с покриками, — потом уж и в зону ворота открылись.

— Вот люди, а! Что с собаками сделали! — горевал Ярослав, будто в первый раз ему рвали полы тлелого ватника на площадке перед вахтой. — Вот у меня овчарка была — ребенка в коляске возила. Честно! За ручку зубами возьмет — и катит. Да осторожно как, лишний раз не ворохнет. До конца дорожки довезет — и обратно… А эти! Вызверили их — хуже чекистов…

Не успели оглядеться, прибежал Камбала: Карпий немедля требует!

Шегаев постучал, шагнул в кабинет.

— Ну как? — с тревогой спросил Карпий. — А?

— Здравствуйте, гражданин начальник, — неспешно сказал Шегаев.

— Здравствуй! — самой интонацией поторопил его Карпий. — Ну? Куда вышли?

Шегаев вздохнул. Самое время было обрадовать начальничка добрым известием — мол, радость-то какая: к самой станции вышли! Да только не хотелось ему эту радость с Карпием делить. Ведь повезло… кривая вывезла. А если б не повезло? Что б тогда Карпий с ним сделал?

— К станции не вышли, — хмуро сказал он.

Карпий вздернул голову, недобро сощурился, желваки пошли гулять по скулам.

— Вышли к водокачке, — продолжил Шегаев. — Двести метров от станционной будки…

— Двести метров! — ахнул Карпий. Встал, прошелся по кабинету, едва не задев Шегаева плечом. — Двести метров!.. Как же ты говоришь — не вышли! Что ж, хотел лежневку прямо в зал ожидания пригнать?

— Ну да, гражданин начальник, довольно удачно получилось…

— Молодец, молодец! Вот видишь! А сомневался!

Карпий уже строчил что-то на листе бумаги. Протянул.

— На! В вольнонаемный ларек. Селедку купишь, хлеб, табак. Поощрение тебе!

— Спасибо. Не помешает…

— Об остальном завтра потолкуем. Тебе в конторе угол отгородили, — огорошил его еще одним приятным сюрпризом начальник. — Там живи.

Придвинул по столу.

Ключ! От своей двери!

— Спасибо, — искренне сказал Шегаев. — Спасибо, гражданин начальник! Разрешите идти?

— Иди.

Шагнул к выходу.

— Стой!

Шегаев повернулся.

— Вот видишь! Я-то знал, что ты можешь! — с плохо скрытым насмешливым торжеством в голосе сказал Карпий. — Просто не хотел. Привык на воле вредить… думал, и здесь пройдет… А со мной не получилось!

Шегаев остолбенел.

— Ладно, что уж теперь языком трепать! — Карпий махнул рукой. — Иди! Завтра поговорим.

Но назавтра пришел этап, про который толковал Петрыкин, и на Карпия навалилось множество хлопот.

День был неровный, недобрый. С ночи задуло, погнало низкие тучи. Повезло, конечно: удалось по сухой погоде прогнать визирку и вернуться. Нынче снег мешался с ледяным дождем, завивался на ветру в белесые косы. Солоно пришлось бы им сейчас в тайге…

Слух по лагерю еще вчера разлетелся — собственно, его бригада и принесла весть, что к ним идет пополнение. Поэтому все, кто по тем или иным причинам не вышел на работу и болтался в зоне, нет-нет да поглядывали в сторону, откуда оно, пополнение, должно было показаться.

Этап возник примерно так же, как появляется изображение на проявляемом отпечатке. Только медленней, гораздо медленней фотографии.

Сначала в неясной дали — замытой дождевыми струями, запорошенной, зачерченной частой штриховкой снежной крупы — стало мерещиться что-то зыбкое, неверное… Движение?.. нет, это просто ветер крутит… Точно, точно!.. Да разве?.. снег один!.. А вот?.. Показалось!..

Но все больше густилось, темнело, надвигалось.

Лагерные псы встревожились, стали рваться с цепей, хрипеть.