Андрей Волос - Предатель

Однажды он узнал о гибели Игумнова — узнал так же непреложно, как если бы видел ее своими глазами. Никто не говорил, не писал. Не шептал на ухо. Но это было: звезда погасла. Звезда погасла — Илья Миронович Игумнов отбыл из этого мира. Улыбающийся, приветливый — неуклюжий храбрец, отважный провидец будущего, вечно путающийся в навязчивых тесемках настоящего… Вместе со всеми своими фантазиями, со всем тем, что теснилось в его непоседливом мозгу… Со всем тем, что позволяло строить новые и новые планы, картины… новые образы жизни.

Исчез.

Где это случилось? В каком-нибудь подвале?.. Да, мерещился именно подвал — специально приспособленный подвал большого дома. Как он вел себя в самом конце? Почему-то это было важно. Наверное, совершенно спокойно. Уверенность в духовном бессмертии придала ему сил. Он знал, что дух не гаснет. Дух перелетит в иное измерение и — воссияет там новой звездой. Чего же бояться?..

Должно быть, пожал плечами, снял очки… именно этот его жест виделся совершенно отчетливо… подслеповатые глаза, утратившие цепкость и принявшие выражение доверчивости.

Оконченная жизнь Игумнова брезжила целокупной, складываясь частью из отрывочных рассказов Ильи Мироновича, частью из тех невольных достроений, что всегда происходят в мозгу задумавшегося о чем-либо человека: нехватка материала побуждает его выдумывать недостающие звенья, однако выдумывать такими, что достоверность их (а возможно, и реальность) не может быть подвергнута никаким сомнениям…

Да, сны приносили знание. А сон, явившийся дважды, представлял собой известие столь же непреложное, как телеграмма-молния.

Ему снилась яма. Прямо за воротами зоны. Яма была большой, даже громадной. Квадратная ямища, метров шести по каждой стороне.

Понять, глубока ли она, не представлялось возможным. Яму заполнял огонь, ближе к середине языки его бились рыжими пламенами, по краям — бесцветно переливались над угольями.

Яма горела за воротами зоны. Сама же зона выглядела ненаселенной: не маячили часовые на вышках, не дымила труба кухни, никто не шатался из барака в барак, и снег, ровно покрывавший ее пространства, был совершенно не затоптан.

К чему такое виделось, Шегаев не знал. Пытался домыслить, крутил так и этак, перекладывал на разные лады. Ясный ответ — такой, чтоб вздохнуть с облегчением, с усмешкой в свой собственный адрес: господи, так вот оно что! вот как просто ларчик открывался!.. — такой ответ все не приходил. А догадки брезжили. Но странные, неуверенные, и он себе пока еще не верил…

Он хорошо помнил ту теплую весеннюю ночь. Они с Игумновым засиделись — время перевалило за двенадцать. К тому же Асмолов был великим любителем разговоров в прихожей: уж давно пора шагнуть за порог, но снова вдруг оказывается, что не сказано самое главное. Однако простились наконец, вышли на воздух, неспешно двинулись по Денежному.

— Поздравляю, Ибрагим, — с усмешкой в голосе сказал Игумнов. — Вот вы и рыцарь.

— Спасибо, — кивнул Шегаев.

Он заранее знал, как будет проходить обряд, но все равно чувствовал себя несколько одурелым. Может быть, оттого, что квартира была полна благовонного дыма, струившегося из кадильниц.

Асмолов, покрытый поверх пиджачной пары фиолетовой бархатной накидкой, с белой розой в руке, воодушевленно и строго блестя очками, фразу за фразой чеканил текст легенды о Египте, и посвящаемый, давно уже знавший ее наизусть, повторял за ним последние слова.

— В свете простом появились Арлеги и Леги, соответствующие нашим представлениям об архангелах и ангелах. Четыре основные стихии вместе с прочими началами образовали земли, на которых нашли приют воплотившиеся души людей и животных.

— …людей и животных…

— Океан душ высших дал людей, а океан душ низших — животных. Из других семян Логоса появились духи Времени и Причинности…

— …духи Времени и Причинности…

— Во мгле, извлеченной из Хаоса, зародились лярвы, а там, где мгла соприкасается с тьмой, возникли лярвы, подобные Легам…

— …подобные Легам…

Когда Асмолов, торжественно возвысив голос, протрубил завершение, вперед выступили двое — Крупченков и Марта Ксаверьевна, жена Асмолова, закутанная в белое покрывало.

— Будь мужественным! — сказала она звонко.

— Блюди честь! — поддержал ее Крупченков.

— Храни молчание!

Крупченков сделал шаг к Шегаеву.

— Знаешь ли ты, зачем существует Орден?

— Для борьбы со злом.

— Чем порождается зло?

— Зло порождается всяким проявлением власти и насилия.

— Сколько степеней имеет Орден?

— Орден имеет семь степеней.

— Рыцарем какой степени ты желал бы стать?

— Я желал бы стать рыцарем низшей — первой степени.

— Кто стоит во главе Ордена?

— Во главе ордена стоит командор.

— Можешь ли ты знать его имя?

— Нет, я не могу знать его имени.

— Как ты будешь называться в Ордене? Скажи! — приказал Крупченков.

— В Ордене я буду называться — Ибрагим!

Крупченков, орденское имя которого было Исмаил, ударил его правой рукой по левому плечу.

— Ибрагим! Ты принят в Восточный отряд великого Ордена тамплиеров! Будь мужествен! Блюди честь! Храни тайну!..

…Несколько минут они шли молча. Шаги отдавались от стен негромким эхом. С Арбата донеслось скрежетание заворачивавшего трамвая.

— Конечно, все это немного по-детски выглядит, — неожиданно сказал Игумнов, как будто расслышав в молчании Шегаева какие-то вопросы. — Все эти легенды, восточная бутафория…

— Ex orient lux, — сказал Шегаев.

— Ну да, — согласился Игумнов. — Конечно. Так оно и было. Основные пункты своего учения тамплиеры принесли именно с Востока — вечность души и сознания, метемпсихоз, предвечность и невыразимость Бога… а потом принялись прилаживать новообретенный гностицизм к привычному христианству. Кстати, а что вы думаете насчет переселения душ? Или, если хотите, сознания?

Шегаев пожал плечами.

— Да как сказать… Заманчивая модель.

— Нет, ну если быть материалистами! — вдруг стал горячиться Илья Миронович. — Совершенными материалистами! Убежденными! Если мы признаём материальность всего окружающего мира! — должны ли мы признать и материальность мысли? Некуда деваться — должны. Но если так, нам никуда не деться и от следствий этого признания. Если мысль материальна, то она живет по тем же законам, которым подчиняется материя. Она не может ни появиться из ничего, ни исчезнуть в никуда. Она способна лишь менять формы, как меняет ее материя, как меняет энергия. Вода становится паром, дерево — пеплом, свет — теплом… а мысль?

— Понимаю, — кивнул Шегаев. — Но, Илья Миронович, может быть, мысль — всего лишь абстрактное значение комбинации чего-то материального?