Александр Любинский - Виноградники ночи

— А зачем тебе столько книг? Все равно ты их не перечитаешь.

— Ты недооцениваешь меня.

— Если бы ты чего-то стоил, не жил бы вот так.

— Я стою. Только не здесь.

— Не в Палестине, то есть? Не среди своих дорогих собратьев по разуму?

— Я этого не говорил…

— А в Россию не хочешь вернуться? Ладно-ладно, — торопливо проговорила она, глядя в его мгновенно застывшее лицо. — Как знаешь… Может, тебе и впрямь лучше подбирать объедки на рынке.

Положил на клеенку недоеденный ошметок лаваша.

— Говоришь, богомолка приехала по линии церкви?

— Ну, да!..

— Сдается мне, ты приехала по другой линии.

Перестала жевать, нахмурилась. Носик напрягся, заострился еще больше.

— Я хочу тебе добра.

— В самом деле?

— Брось, пожалуйста, эти свои штучки! Ты можешь быть серьезным?

— Разумеется!

— Вот что, — проговорила она и встала. — Вижу, ты знаешь все лучше всех. Ну и сгнивай окончательно! Питайся своими книжками!

И направилась к двери.

— Погоди! — выкрикнул он, еще не успев подумать. И уже тише, — погоди…

Вернулась, снова села на стул; выпрямилась, сложив на коленях руки.

— Так говоришь, хочешь мне добра?

— Не веришь?

— Почему же… Все может быть. Даже ты можешь быть добрым ангелом.

Улыбнулась, снова пригубила чай.

— С крылышками, да?

— С сиськами!

Фыркнула. Перегнулась к нему через стол.

— Послушай, нужен человек, знающий языки и умеющий писать. Но только не трепло. Вообще, чтоб ты знал, трепаться — нельзя. Ты немножко дурачок, за тобой присмотр нужен. Но ты неопасный. Я так и скажу.

— Кому? Этому бритому черту в круглых очках?

— А хотя бы и ему.

Откинувшись на спинку стула, он глядел в окно. Белые дома, черепичные крыши, густая синева летнего дня. Вдалеке, на горизонте — сверкающий шлем Кипат ха-Села.

— Что молчишь?

— Думаю…

— О чем?

— Так… Мир большой, а деваться некуда… От себя не убежишь.

— И не надо! Набегался! Приходи сегодня вечером… нет, лучше завтра утром, часам к девяти в Мошаву Германит…

— Гидеон 12?

— О, да уже знаешь… Откуда?

— Бритый черт сказал.

— Отлично!

Встала, расправила платье. Направилась к двери. Остановилась на пороге. Хохотнула.

— А я к тебе буду заходить!

Сквозь платье просвечивала нежная, невесомая, словно прочерченная рукою мастера, линия тела.

В перерыве между дневной и вечерней сменой ел шварму за столиком на углу Агриппас и Кинг-Джордж. Самое бойкое место. Как и полвека назад. А чуть дальше, там, где была кофейня моего араба — глухая стена, огораживающая пустырь, переоборудованный в автостоянку. Пока сидел за столиком, мимо прошла монашка. Лет сорока. Худая и высокая, в темных очках, с черной прямоугольной сумкой через локоть. Заметила мой взгляд и продефилировала под его обстрелом, слегка покачивая бедрами, раздвинув в загадочной улыбке тонкие губы. Она вела себя как нормальная женщина, а черная хламида была лишь очередной экстравагантностью модельера.

Я доел свою питу, допил колу из пластмассовой бутылки, встал, надел рюкзак. Я кружил по улицам, пока не стемнело, а потом поднялся к Невиим. Ресторан уже был освещен по-вечернему, Лена и Игаль расставляли стулья и столы на веранде. Стенли в своем френче стоял возле гриля и подкручивал куски мяса, исходящие жаром на стальных, похожих на шпаги, шампурах. Если судить по количеству мяса, вечер ожидался бойкий.

Я встал у ворот, достал из рюкзака пистолет, заткнул за широкий ремень брюк. Все было как всегда. До первых посетителей оставалось полчаса. Я стоял спиной к дому, глядя на улицу, где было меньше машин, и арабы попадались реже — многие уже вернулись домой, в свой Старый город. И вдруг — я услышал пенье… Обернулся. Оно доносилось с верхнего этажа, где вместо окон — черные дыры и дряхлые полусгнившие ставни. Высокий сильный женский голос летел над кронами деревьев, над крышами, над улочками, петляющими по холмам. И звенело, и плакало, и обрывалось, и снова принималось за свое… И я видел зеленый, уходящий к горизонту луг, лето и далекие высокие облака. Мина пела, и лишь я один ее слышал. Она пела — для меня.

…Прекратила — так же неожиданно, как начала. Она стояла у окна, глядя на вечернюю Невиим. Вот-вот зажгутся редкие фонари, справа, над кипарисом, выступит из темноты бледный лик, и протянется тень от кипариса к ее ногам. Ребекка, как всегда, где-то в городе с очередным офицером, и даже Залмана нет, все чаще он задерживается в своем Сохнуте — в полукруглом здании в начале Рехавии… В прошлом месяце какой-то араб, подбежав к подъезду, открыл стрельбу и убил охранника у входа. Его расстрелял в упор другой охранник. А еще раньше, полгода назад, машина, начиненная взрывчаткой, едва не врезалась в стену. Спасли бетонные надолбы на тротуаре. Был сильный взрыв — такой сильный, что слышал весь город Но, слава Богу, обошлось без жертв

Наконец, вернулся Залман, и она подогрела для него остатки жаркого (Христи нет — ушла в Старый город на вечернюю службу), а потом подала чай — как он любил, в серебряном подстаканнике, с тонкой долькой лимона. Но, видно, он не заметил — сидел, глядя прямо перед собой, сложив на скатерти руки. «Почему ты не пьёшь?» — спросила она, а Залман сказал, что «Лехи» убили трех британских солдат возле Латруна. И он не знает, чем это кончится. Это безумие какое-то! Неужели они не понимают, что все висит на волоске?… Что висит? — спросила она, а Залман стал пить чай — быстро, маленькими глотками… Поднялся из-за стола, молча ушел к себе. Мина убрала посуду и вдруг подумала о том человеке, что живет у рынка. Может быть, он тоже сумерничает один. Она почувствовала, как грудь сжимается, что-то накатывает, подымается к горлу, просится и рвется наружу — то ли песня, то ли плач!.. Но она — сдержалась. Поднялась в свою комнату, зажгла настольную лампу, заставила себя прочесть несколько страниц книги, купленной на днях в лавке этого забавного старика, мара Меира… Она незаметно вчиталась, потому что было хорошо, и про Париж, в котором ей ни разу не довелось побывать… И все прошло.

Сдвинув шляпу на лоб, Марк читал газету. Он стоял на Яффо рядом с мальчишкой-арабом — тот сидел на корточках возле кипы газет, валявшихся на земле. В жестянке посверкивали на солнце несколько медяков. На первой странице — во всю полосу крупными буквами: ОБНАРУЖЕНЫ ТЕЛА ТРЕХ БРИТАНСКИХ СОЛДАТ. И фотографии… Черт бы побрал эти фотографии! Он свернул газету и, сунув в карман пиджака, двинулся по улице. Вот такие дела… К тому же один из них оказался еврей… Сейчас англичане начнут мстить — с методичной жестокостью, как умеют только они. А может быть, подымет голос их общественное мнение, и они ускорят свой уход? Нужно как можно скорее связаться с Тель-Авивом! Отправить телеграмму? Но ее могут перехватить ребята Стилмаунта… Как и телефонный разговор. Или воспользоваться каналом этого Руди? Что о нем известно? Ничего.