Михал Вивег - Лучшие годы - псу под хвост

Он показался себе удачливее.

Продавец в магазине с товарами для собак не осмеял его, когда он попросил антиблошиный ошейник, и предложил ему сразу четыре вида. Блюда в ресторане не были ни пережаренными, ни остывшими. Официанты были бесконечно любезны.

— Без овощей! — обычно просил он.

Его унизительно-подобострастное отношение к официантам, заставлявшее его глотать пирожное с прокисшими взбитыми сливками и при этом корчить благодарную мину, осталось в прошлом. Он вел себя энергичнее и увереннее. Бросая нищему на Парк-Лейн пять пенни, он забывал, что в игре с футбольным клубом «Белокозлы» он был сменен уже на восьмой минуте.

Однако испытываемое им довольство — и когда гостиничный служащий относил ему чемодан в номер, и когда он стоял перед зданием парламента — не было тщеславием: это была радость пациента, у которого успешно затягивается рана.

— Подобно тому как бабушка, дабы чувствовать себя моложе, направляла свои стопы на восток, отец, дабы чувствовать себя человеком, должен был ездить на Запад, — сказал Квидо редактору. — Это было между ними строго разграничено.

Ввиду позднего прибытия самолета компании British Airways в Прагу, семья, как и было условлено, ждала отца Квидо дома, в Сазаве, а в аэропорту встречал его лишь водитель служебной машины.

Когда часом позже он высадил отца Квидо недалеко от ворот его дома, было уже совсем темно. Отец Квидо очень тихо открыл калитку и, пройдя по темному саду, подошел к кухонному окну. Подтянувшись за подоконник, заглянул в кухню — первое, что он увидел, была какая-то старуха арабка, чье лицо до самых глаз закрывал черный платок. Старуха решала кроссворд. Правда, секунду спустя он уже осознал, что это его теща. Никого другого в кухне не было.

— Well, — засмеялся он. — Let’s go. [30] Ну, пошли (англ.).

Как только он открыл дверь в прихожую, с лестничной площадки кинулась к нему Нега: приветствуя его, она высоко подпрыгивала, подвывала и лизала ему лицо. Несколько раз потрепав и погладив Негу, он посмотрел ей строго в глаза и на пробу скомандовал:

— Down!

Нега послушно прижалась к полу и, положив голову между передними лапами, радостно стала подметать хвостом кафельный пол.

«Чудеса!» — подумал отец Квидо и великодушно выпустил ее в сад. Ручка двери в гостиную повернулась, дверь приоткрылась, и в нижней части проема возник маленький Пако.

— Ку-ку! — сказал ему отец.

— Папка! — закричал Пако и кинулся в раскрытые объятия отца.

Из гостиной донеслись торопливые шаги.

— Привет, отец, — с хрипотцой сказал Квидо, оглядев отца. — Ты стал похож на Йозефа Абрагама. [31] Йозеф Абрагам (р. 1939) — актер пражского драматического театра «Чиночерни клуб», основанного в 1965 г.

— Ну здравствуй, — сказала мать Квидо несколько удивленно. — Где собака?

— Hallo, boys. Hallo everybody. [32] Привет, мальчики. Привет всем (англ). — Отец Квидо широко улыбался. — Собака в саду. Ничего вам, мальчики, не привез, I’msorry. Краба я просто не смог убить — вы бы не поверили, с каким укором он смотрел на меня. Добрый вечер! — громко крикнул он бабушке в кухню. — Приветствую вас!

Ответа он не удостоился. Поставив Пако на пол, привлек к себе жену.

— Здравствуй, — сказала она, поцеловав его. — Ты отлично выглядишь.

— Эта исламская сепаратистка все еще сопротивляется? — шепнул отец.

— Не обращай внимания. — Мать закрыла дверь в кухню. — Она не хочет дышать испарениями того бесцветного лака, которым ты покрыл обшивку, — объясняла она мужу с напускной серьезностью, не сводя с него глаз: нестоптанные каблуки новых светлых мокасин, купленных в Праге еще до отлета, заставляли его держаться непривычно прямо. Пиджак был старый, но сегодня он сидел на нем, как ей казалось, гораздо лучше.

— Что за чушь! Это было два года назад! — ужаснулся отец.

Мать Квидо пожала плечами. В глазах у нее сверкали веселые искорки, и, несмотря на первые морщинки, появившиеся на лбу и вокруг глаз, она все еще выглядела девочкой.

— Но мама знает одного человека, который также покрыл у себя вагонку бесцветным лаком. А когда его вскрыли, в животе была опухоль с кокосовый орех.

— Когда вскроют меня, там будет опухоль с тыквенную оладью!

— Оставь, пожалуйста. У тебя новые часы?

— Покажи! Покажи! — закричал Пако.

— Подарок от фирмы, — сказал отец Квидо жене. — Потом покажу тебе, как они светятся.

Он опустил руку, чтобы сыновья смогли разглядеть часы. Пако прикрыл их своей ладошкой.

— Ничего не светятся! — разочарованно крикнул он.

Отец Квидо посмотрел на жену и сказал:

— Они светятся только под периной.

— Боже! — воскликнула мать Квидо. — С каких это пор ты делаешь эротические намеки? Ты что, соблазнил стюардессу?

— Отложите эта штучки на другое время, хорошо? — попросил с явным неудовольствием Квидо. — Здесь ребенок, да будет вам известно.

— Never mind, boy! [33] Не имеет значения, мальчик! (англ.) О таких вещах надо говорить абсолютно открыто.

— Только не в моем присутствии, — попросила мать Квидо. — Уж не заскочил ли ты в Сохо? Что-то у тебя прибавилось самомнения. Помни, это первый шаг к аварии!

— Take it easy, [34] Не обращайте внимания (англ.). — смеялся отец Квидо. — Ужин будет? Я голоден как волк. В последний раз я ел где-то над проливом. Разумеется, я имею в виду пролив Ла-Манш, — предвосхитил он вопрос Пако. — Квидо покажет тебе это на карте. Что у нас?

— Суп из черного корня и омлет с кресс-салатом, — сказала мать робко.

— Это шутка?

— К сожалению, нет.

— Вы хотите принудить меня к эмиграции?

— Нет, — засмеялась мать. — Это, конечно, шутка. У нас отбивные и салат.

— Я ни минуты не сомневался в тебе, — сказал отец Квидо. — Так что же нам делать с сушеным мясом, которое я купил у лапландцев в самолете?

— Отдадим собаке, — весело сказала мать Квидо и обняла мужа с небывалой преданностью. — Я рада, что ты уже дома, — добавила она. — Я ужасно боялась этой суки.

3) Отец Квидо, вернувшись из Лондона, действительно несколько изменился. Квидо и его мать были не единственными, кто это заметил. И многим на предприятии, знавшим его раньше, теперь он казался более энергичным и решительным. Он стал более разговорчивым и временами даже склонным пошутить. Его традиционно частые выступления на совещаниях теперь стали критичнее, ироничнее и при этом концептуальнее. Разумеется, по большей части он ничего ими не добивался и, потерпев поражение, обычно предавался какому-то упрямому молчанию, которое теперь, однако, не производило прежнего впечатления подавленности. Люди теперь не без удивления замечали, что он способен даже повысить голос, который наряду с его походкой и жестами приобрел определенную уверенность.