Михал Вивег - Лучшие годы - псу под хвост

В понедельник утром оба родителя Квидо пришли на работу вместе; мать, не попрощавшись, торопливо покинула отца. А добравшись до своей канцелярии и закурив сигарету, вся отдалась мысли о том, что уже завтра ей придется, как и всем остальным, предъявить мужу служебный пропуск. Целый день она только и думала об этом, а уходя в пятом часу с работы, уже твердо знала, что эти пятнадцать-двадцать шагов перед тем, как запустить руку в сумку за документом, станут, наверное, самой сложной выходной ролью в ее театральной карьере.

Утро в среду целиком подтвердило ее опасения. Первая репетиция окончилась полным провалом: широко раскрытые глаза, рука, судорожно протягивающая пропуск, словно ее муж — некий страшный призрак, которого можно припугнуть предъявляемым документом, — так пересекла мать Квидо проходную, пошатываясь и натыкаясь на красную перегородку.

— Привыкнет, — сказал отцу Квидо начальник.

Отец Квидо, по счастью, дежурил и ночью, так что его жена была избавлена от половины подобных испытаний, да и ему самому удавалось избежать многих встреч с бывшими коллегами, чьи утренние бодренькие фразочки, брошенные, разумеется, на лету, а потому, как правило, недоговоренные, каким-то странным образом повергали его в уныние. По ночам у него оставалось больше времени на чтение, хотя, по правде сказать, он не всегда был способен сосредоточиться; частенько в такие дежурства он убивал время на многократные и с точки зрения его обязанностей излишние обходы всего административного здания: медленно плетясь по темным коридорам, он читал таблички на дверях, заглядывал в знакомые помещения и лучиком фонаря обшаривал семейные фотографии под стеклами рабочих столов. А случалось, забавлялся и тем, что заходил в свой бывший отдел и изучал пометки в блокнотах своих продолжателей — Звары и его нового заместителя.

— Ну и балбесы, — хихикал он потихоньку. — Ну и кретины!

2) Если на службе отец Квидо делал вид, что он вполне удовлетворен новой должностью, что, по крайней мере, с ее помощью обрел неведомый до сей поры покой, то дома он оставался самим собой и целиком погружался в уныние. Он устало бродил по дому, равнодушно проходя мимо утративших свою актуальность предписаний как в настольном календаре фирмы IBM, так и в стенгазете в прихожей.

— Теперь в семье всем заправляла мать, — рассказывал впоследствии Квидо. — Патриархат рухнул.

Большую часть времени отец Квидо проводил в подвальной мастерской: он вернулся, как и всегда в тяжкие времена, к своим поделкам по дереву. С трогательным умилением он осматривал запыленный, но еще приятно пахнущий стройматериал, оглаживал сосновую фанеру, брал в руки светлые липовые многогранники и темные сливовые планки, как бы извиняясь перед ними, что мог забыть о них в угоду чему-то столь эфемерно нелепому, как служебные командировки. Он тщательно убрал и подмел в мастерской, наточил на дисковом шлифовальном станке все шведские резцы, а затем с помощью керосина любовно направил их на арканзасском камне. И потихоньку принялся за работу: резал, шлифовал, строгал, клеил и покрывал лаком. При этом нередко забывал о времени: случалось, Квидо, плетясь под утро в полусне в туалет, видел, как отец, собираясь на боковую, в ванной смывает с запястий остатки опилок. Однажды, когда Квидо с матерью смотрели ночью телевизор, из глубин дома донесся высокий звук пилы — оба испуганно вздрогнули. Спустя минуту Квидо заметил в глазах у матери слезы.

— Мама? — спросил он глухо.

В слабом мерцании экрана высвечивались ее морщинки.

— Отец морил мать подобно дереву, чем еще выразительнее очерчивал рисунок ее возраста, — рассказывал впоследствии Квидо.

Да и чему удивляться: он в основном находился в проходной или в подвале, вылезая оттуда лишь по мере надобности: когда шел спать, хотел есть или изредка посмотреть телевизионные новости, все более его огорчавшие. Не раз он уходил, так и не дослушав их, чтобы, спустившись в подвал и сделав несколько точных зарубок по ореховому дереву, чуть-чуть прийти в себя.

Мать Квидо была на пределе сил: все заводское делопроизводство, которое она вела, по существу, одна, занимало у нее столько времени, что она часто приходила домой затемно. Дома стоял дикий кавардак, и это никого не волновало. Квидо тратил все свое время исключительно на сочинение рассказов и изучение сексологических пособий; Пако, чей врожденный мальчишеский интерес к играм в индейцев и разбойников перерос в странное равнодушие ко всему прочему, целыми днями вместе со старшим другом по кличке Медвежья Шкура скитался по лесам. Только бабушку Либу, продолжавшую дышать сквозь мокрые платки, с которых повсюду капала вода, этот кавардак возмущал до такой степени, что она отказывалась жить в нем и — подобно Квидо — запиралась в своей комнате. И дом день ото дня рушился.

Дом действительно рушился, ибо он гораздо больше, чем в выточенных столбиках к лестничным перилам, нуждался в каждодневном уходе и ремонте. Сад зарос сорняками. Калитку, забор и оконные рамы давно надо было покрасить. От кухонного окна, которое Пако разбил кожаным лассо, несло холодом. Кучу неубранного угля мочил дождь. Комнатные цветы, до которых мать не могла дотянуться, увяли, а в миксере, который она не смогла развинтить, уже несколько месяцев гнили остатки молочного коктейля. Входная дверь с обеих сторон была ободрана собакой, о которой отец стал забывать. Из кранов капало, а лед в холодильнике достиг такой толщины, что не закрывалась дверца. Зеркало в ванной было забрызгано зубной пастой настолько, что в нем ничего не было видно, а стульчак, некогда сияющий белизной, теперь был покрыт желтыми пятнами засохшей мочи.

— Писалось мне плохо, — спустя время рассказывал Квидо. — Царил невообразимый хаос! А я люблю гармонию и симметрию!

3) В пятницу вечером. Кухня. Мать Квидо с большим трудом расставляет тарелки на кухонном столе, и без того заваленном грязной посудой, остатками еды, старыми газетами и журналами, футбольными наколенниками, жестяными банками с «люксолем», обрезками дерева и сосновой коры. Она выключает плиту, на которой варятся сосиски. Выходит из кухни и останавливается в прихожей. Долгая пауза.

Мать (громко, устало). Ужинать!

Никто не отзывается.

Мать (громче). Ужинать!!

Никто не отзывается.

Квидо(из комнаты). Уже иду!

Отец (из мастерской). Уже иду!

Бабушка (из комнаты, приглушенно сквозь мокрый платок). Горит, что ли?

Все постепенно собираются.

Отец (бабушке). Вы не видели моей маленькой стамески?

Бабушка (открывает лицо из-под платка). Я?! (Закрывает лицо платком.)