Энн Ветемаа - Лист Мёбиуса

— Весьма верный взгляд!

— Только эти стихи гражданская, плакатная сторона литературы, значение которой у меня нет ни малейшего желания отвергать, потому что…

— … этого нельзя сделать!

— Но определяющими их все-таки не назовешь!

Пент глотнул из чашки, дабы промочить горло — кофе был горький и крепкий, — и с брезгливым сочувствием взглянул на малиновую бурду, которой вынужден был довольствоваться бедный Лембит то ли из-за слабого здоровья, то ли кто-его-знает из каких соображений.

— А Томас Манн… чтобы перейти ко всемирной литературе. Его Ганс Касторп и Нафта и тот Сеттембрини, которого так забавно высмеивают именно за его поиски идеалов (Пент мог бы привести к общему знаменателю образ мыслей того и другого, Сеттембрини и Лембита, но это было бы слишком жестоко, а может быть, и неточно), эти герои «Волшебной горы» мало способствуют решению самых жгучих и насущных задач, стоящих перед рабочим классом, не так ли? На первый взгляд это действительно так. Особенно если подходить упрощенно; однако Адольф Гитлер сразу понял, с кем имеет дело, и Томасу Манну пришлось эмигрировать. Что я хочу сказать? Только то, что позитивная программа не должна быть открытой, примитивной, вернее, ей просто нельзя быть такой, а герои могут быть какими угодно, только не позитивными…

Пент чувствовал, что его пыл при изложении простых истин несколько комичен, что он, как и синьор Сеттембрини, слишком увлекается и надо бы вновь умерить свой тон. Но полностью это не удалось. Именно потому не удалось, что теперь на него смотрели, как на больного, которому ставят диагноз.

— В мировой литературе вообще чертовски мало чистых, абсолютно позитивных героев. Разве Кола Брюньон, хотя он не дотягивает до вполне стерильной позитивной мерки из-за пристрастия к вину и женщинам. Ну, есть еще, конечно, Павел Корчагин. Может быть, я согрешу, если скажу, что Николай Островский просто должен был создать такого героя — он и сам в нем нуждался! Учитывая его ситуацию. Вообще же положительный герой крепко смахивает на гомункулуса и, по-моему, сильно попахивает лабораторией… Между прочим, у меня тоже есть лауреаты Сталинской премии. Вон там… — химик ткнул рукой в самый темный угол комнаты. — Я не думаю, чтобы они вам понравились, хотя их герои целиком и полностью устремлены к цели… Да, недавно я прочитал один опус — название не существенно. Роман буквально болезненно благородный. Мне даже пришло на память одно невротическое явление, кажется, боязнь микробов, или бактериофобия, при которой дверные ручки протирают эфиром. И в то же время книга в своем роде совершенство, а всё совершенное весьма просто перевести в новую систему координат. Умножить на минус единицу, конечно, образно говоря.

Они смотрели на Пента очень озабоченно. Но это только его порадовало.

— Вы пробовали когда-нибудь переиначивать Черни? — спросил Пент.

Лембит кашлянул. Стелла тоже кашлянула.

— А-а, ну конечно нет… — засмеялся Пент, вполне возможно, что тоже несколько болезненно. — Вас ведь больше влечет народная музыка. Мне тоже нравится «Рига в Тарга»…

— Пент! — воскликнула Стелла уже с отчаянием.

— Сейчас, сейчас… — Химик-бумагоделатель с бумагами химика решил их напугать как следует. — Знаете, добавив всего лишь три фразы, можно вдохнуть в роман новую струю.

— Три? — удивился Лембит. — На весь роман?

— Я считаю, что хватит. Там выведен один мужественный человек, который борется «с отдельными недостатками» на заводе сельскохозяйственных машин. Вместе с ним работает поклонник западного менталитета, разумеется негодяй. С такими скверными людьми очень трудно вести борьбу, поскольку они прикрываются прогрессивной фразеологией… Но я вдаюсь в подробности! Итак, там есть один эпизод — главный герой Николай, усталый и подавленный, приходит домой. В спальне уже темно. На занавесках переливаются отсветы неоновой рекламы находящегося напротив ресторана. Доносятся слабые, нервически пульсирующие звуки джаза. На туалетном столике в свете уличного фонаря мерцают флакончики и баночки.

С постели поднимается Наталия Федоровна. Какой-то миг они стоят молча, затем сильный несгибаемый муж припадает к ее груди. Минута слабости. У нее слезы навертываются на глаза. Понимаете?

Чего же тут не понять.

— Да, но представьте себе, что Николай прижался к груди… Василия Федоровича… — Пент взглянул на них с торжеством. — Каково? Разве весь опус не обрел бы иное пространство и время, трагическое и увлекательное?

— К груди Василия Федоровича? — до Лембита не дошло. В отличие от Стеллы. Она вздрогнула и закусила губу.

— Вы понимаете, Стелла?

— Вероятно, Пент хотел сказать, что роман обрел бы это… ну, иное пространство и время, если бы главный герой был… — она сглотнула, — педерастом…

Лембит поперхнулся своей розовенькой бурдой и зашелся в кашле. Потом принялся чихать.

— Я… я вас не понимаю, — еле перевел он дух. По крайней мере на миг Пент выбил его из колеи. — Вы, кажется, шутите? Но литература это такая вещь, над которой нельзя потешаться подобным образом. На мой взгляд. — Он вытер нос большим клетчатым платком — почему-то на нем не было национального узора! — и повторил еще раз: — На мой взгляд.

Однако Лембит, преодолев кратковременное замешательство, пристально посмотрел на осквернителя литературы и заметил, что, может быть, хватит на сегодня беллетристики — тем более что «вы начинаете нервничать» от разговоров на подобные темы…

И тем не менее Лембит счел необходимым сам закончить эту тему.

— Ваши последние рассуждения мы со Стеллой (почему, черт возьми, « мы ») считаем попыткой слегка пошутить. Вообще же, кажется, все мы придерживаемся одного мнения — у литературы прежних лет есть свои большие эстетические достижения, хотя мы (почему опять « мы »?) не должны плестись в хвосте великих предшественников. Мы сами должны что-то суметь. Нам требуется что-то новое. Новое и основополагающее! — И он спросил, что по этому поводу думает «гражданин вселенной».

— Право, не знаю… — помедлил Пент, потом добавил: — Впрочем, против руководящих указаний возражать не принято!

— Ну вот, вы и сами признаете! — То ли он не заметил сарказма последней фразы Пента, то ли просто его игнорировал. — И наряду с новым, зовущим вперед, нам, эстонцам, необходим глубокий анализ минувшего, мы ни на что не должны закрывать глаза, мы должны все прочувствовать.

— Вполне возможно, — холодно отреагировал Пент. Стелла, заметив равнодушие мужа, взглянула на него с укоризной. А Лембиту, по всей видимости, было достаточно того, что ему не возражали.

Тут в самом деле тема разговора переменилась. И несколько странным образом.