Анна Энквист - Контрапункт

Десятилетний ребенок — это радость в доме. Она знает ритуалы и предвкушает их. Спокойно переносит отсрочку события и прикладывает усилия, чтобы достичь цели в отдаленном будущем. Она довольна собой, своим местом в классе, в семье, за столом.

На дворе декабрь с пронизывающим до костей ветром, дома на полную мощность гудит отопление. Она повязывает фартук, притаскивает на кухню стул, чтобы достать из шкафа миску для теста. Праздник Синтаклааса закончен — у нее новые игрушки и новая одежда; впереди рождественские каникулы на ферме, но сначала, как положено в полушведской семье, Люсия — праздник света в темное зимнее время. Вообще-то, ей надо бы надеть корону с горящими свечками и белое платье. Но всему есть предел: «Нет уж. Зачем мне этот капающий воск в волосах?»

Они ограничиваются булочками Люсии, которые сейчас, вечером, собираются печь, чтобы съесть их завтра утром, еще до рассвета.

— Ты поищи поваренную книгу, — говорит дочка, и мать вынимает из шкафа заляпанный фолиант. Из него выпадают газетные вырезки и засушенный василек. Страница с рецептом булочек запачкана прошлогодним тестом. Девочка радостно рассматривает изображения причудливых плетений из аппетитно блестящего теста.

— Нам нужен изюм, — говорит она. — Ты займись этой желтой травкой, а я тестом.

Она открывает пачку смеси для выпечки хлеба и тщательно отмеривает требуемое количество воды в кастрюле. Мать измельчает в миске шафрановые завитки.

— Крокусы. Это тычинки крокусов. Они невесомые, неприглядные, но придающие всему желтый оттенок.

Девочка кивает. Она добавляет в муку воду и начинает замешивать тесто, хихикая над прилипающими к пальцам комочками.

— Мне сейчас лучше не чихать, мам!

Мать бросает кусок масла в миску. Девочка смотрит, как жир медленно выползает между пальцами. Затем добавляется измельченный шафран, окрашивающий тесто в оранжевую крапинку с желтыми кругами. Ее ручонки тут же расправляются с ними, снова и снова заталкивая складки теста в тело желтеющего кома.

— Так. Теперь ему надо отдохнуть. Под одеяльцем.

Она накрывает тесто кухонным полотенцем и осторожно ставит миску на решетку отопления. Потом подносит руки к носу матери:

— Вкусно пахнет, правда?

Перед тем как замесить тесто во второй раз, она зовет брата. Тончайшим слоем мать рассыпает муку по кухонному столу, ищет скалку и вынимает оранжевый шар из теплой миски.

Изучая картинки в поваренной книге, мальчик отбивает по бедрам энергичный ритм. Вскоре им предстоит разделить тесто на маленькие кусочки и вылепить из них булочки; сначала копируя рекомендуемые модели с удивительными названиями («небесные врата», «парик священника»), а потом ваяя их по собственным лекалам: машинки, самолеты, черепаха, голова лося с хрупкими рогами. После этого с мукой на щеках они будут сторожить духовку, нетерпеливо наблюдая за тем, как их творения медленно разбухают и подрумяниваются.

Но прежде последний решающий замес теста. Ком отяжелел и загустел. Даже сильные пальцы матери не справляются с ним.

— Дай-ка мне, — говорит мальчик.

Мальчик стоит, чуть согнув ноги в коленях, с поднятыми руками, точно вратарь на воротах. Она кидает, он ловит, сгибаясь под тяжестью съедобного мяча из теста. Девочка, подпрыгивая, тянется к желто-оранжевому шару; они визжат, смеются и носятся друг за дружкой. Они держат золотое тесто как солнце; оно не разбивается о книжный шкаф, не ударяется о лампу, не падает на пол, а лишь перелетает из одной пары рук в другую, подобно горящему футбольному мячу, уверенно брошенному, бережно пойманному. Праздник света.

Гибкими пальцами она приступила к вариации 23. Раньше она всегда начинала свои занятия с совершенствования техники: гаммы, каждый день в разной тональности; аккорды, согласно квинтовому кругу; упражнение на гибкость кисти; октавные пассажи для точности попадания; гаммы в терциях, секстах; немыслимо сложные упражнения из сборника «Übungen für Klavier» Брамса. Все это осталось в прошлом; у нее не было больше желания подвергать себя этим пыткам. То была битва изо дня в день, сражение с роялем, который сейчас она предпочитала видеть в качестве союзника. Что принесла ей эта принудительная ежедневная гимнастика? Мастерство. Она чувствовала себя хозяйкой черных и белых деревяшек. Чувство гордости за воспитанную ею самодисциплину. Удовлетворение. Некоторые технические преимущества: наткнувшись на гамма-образные движения в какой-нибудь сонате или блестящие пассажи, начиненные арпеджио, не надо было задумываться над аппликатурой. Однако в сочинениях композиторов подобные упражнения почти всегда были слегка видоизменены. Например, пропускалась позиция аккорда, или к пассажам неизменно добавлялась нота. И все же.

«Гольдберг-вариации» требовали подготовки. Необходимо было разыграться, разогреть мышцы. Она взяла сонату Гайдна. Медленно сыграть с листа. Постараться не сделать ошибок, выбрать посильный темп. Смотреть вперед. Чувствовать пальцы. Слушать.

К вариации 23 она приступила разогретой. Удовольствие от движения, возникшее при исполнении Гайдна, не исчезло. Она хладнокровно распределила руки: мелодию, в интервалах, сверху, тяжелой рукой; вереницы украшений — легкими пальцами снизу. Приятные, с быстротой молнии расходящиеся гаммы. На середине второй части с толку сбивал крик отчаяния при модуляции в ми минор, печальный островок в океане веселья.

Потом следовали барабанящие терции и сексты. Сейчас бы пригодились сами собой встающие в нужные позиции пальцы, натренированные по учебнику К. А. Текстора «Аппликатурные таблицы для гамм двойными нотами», содержащему исключительно цифры. Такты с чередующимися терциями почти не представляли сложностей; она везде использовала одни и те же пальцы, напоминавшие ей пружинящих в коленях детей, круживших вокруг друг друга, считавшихся друг с другом, игравших . Неистовство последних двух тактов приковало ее к роялю на несколько часов. Из первоначальной шаловливости и невинности возник зловещий каскад звука: под искрометным восходящим пассажем терциями зарождался угрюмый нисходящий пассаж секстами. В последнем такте оба голоса бежали что есть мочи навстречу друг другу и вдруг замерли в тревожно-коротком финальном аккорде.

Какая невероятно унылая тема в этом каноне, подумала женщина. Она тянулась бесконечно, голос за голосом, в раскачивающемся трехдольном ритме, напоминая старичков, передвигавшихся вслед друг другу при помощи ролятора. На их пути уж точно ничего не могло случиться. Прогулка вокруг пруда и обратно в лечебницу. Но это был Бах, пьесу окружала аура священности, и потому цинизм был неуместен. Может, этот канон служил мостом, соединявшим только что сыгранную виртуозную вариацию с последующей тихой жалобной песней. Надо просто разобрать этот канон с таким же усердием и сосредоточенностью, как и все остальные вариации. Дело не в нотах, а в личной причастности к ним. Бах, обожавший каноны, наверняка любил и этот скучный канон, преображающийся под его вниманием.