Роман Канушкин - Дети Робинзона Крузо

Лже-Дмитрий наблюдал за метаморфозой флейты. Здесь, в этом месте, ничего определенного, сплошные метаморфозы.

Мучения флейты-малышки продолжались. Она изгибалась, удлиннясь и обрастая с одного конца, где было отверстие для губ Крысолова, чем-то тяжелым. Чем-то, отливающим тусклым металлом, тяжелым... очень напоминавшим головку молота.

— Этого бы не случилось, если б ты сам этого не хотел, Крысолов, — пробубнил Лже-Дмитрий сиплым голосом. — Не желал бы покончить со всем этим.

А потом он увидел, как флейта какой-то чудовищной пародией на кувалду, с застывшей ненужной, но так до конца и не изменившейся аппликатурой, осталась лежать на пороге немецкого дома.

Лже-Дмитрий медлил несколько секунд, глядя на кувалду.

(с этого все началось?)

— Ну, вот, собачка, — проговорил он. — Сейчас я спущу тебя с цепи.

Лже-Дмитрий направился к крыльцу. Он не мог касаться флейты, но флейты здесь не было. На пороге лежала немецкая кувалда с пластиковой ручкой, с которой все началось.

Лже-Дмитрий поднял кувалду. В этот же момент из чрева Бумера донесся хищный собачий вой.

— Ну-ну, песик, — повррчал Лже-Дмитрий. — Сейчас я тебя освобожу. — Он быстро взглянул на дом. Интересно, чем занят Крысолов? Да чего бы он там ни делал, как только Лже-Дмитрий спустит собаку, ей даже не придется говорить «фас!».

Лже-Дмитрий почувствовал, как кувалда в его руке обретает тяжесть. Сейчас эта тяжесть проявится в полной мере и в замахе, и в свистящем шепоте, с которым кувалда обрушится вниз...

Лже-Дмитрий посмотрел на Бумер. На совершенство линий... Хорошая машина. Сколько лет тот, другой, дилерствовал? И вроде бы многого достиг. Успех, положение... Но главного так и не понял. Не понял, как все устроено, так и не смог освободиться. Просидел на привязи, как пес цепной...

«Хорошая машина — черный Бумер!» Он бросил на него последний взгляд. Что ж, пора прощаться с прошлым...

Лже-Дмитрий обрушил свой молот на лобовое стекло Бумера. И тут же притаившаяся пустыня словно выдохнула. И удар этот передался дому — в новом багряном всполохе окна разящей картечью разлетелись на множество осколков.

Лже-Дмитрий начал перерубать пуповину. Он спускал собаку с цепи.

Проем все увеличивался. Эта темная волна за спиной Михи пугливо насторожилась. Миха не сводил взгляда с двери, его глаза начали привыкать к полутьме дома, сейчас, сейчас...

И тогда с наружной стороны, оттуда, где оставался Лже-Дмитрий, сюда донесся леденящий собачий вой. Миха вздрогнул, но не только потому, что этот вой выхолодил его до самых костей, но прежде всего потому, что в это же мгновение дверь захлопнулась.

— Будда, нет, пожалуйста! — закричал Миха-Лимонад. Это не должно повториться, больше не должно. — Будда! Нет!

«Зверь, который живет в доме, — услышал Миха шипение за своей спиной, — он пришел».

Миха обернулся. Все стало меняться с пугающей быстротой. Об этом говорил Икс? Этот момент он должен был узнать? После которого у них совсем не останется времени, лишь только крупицы, и все будет зависеть от того, что они успеют?

За окнами вспыхнуло. В эту секунду Лже-Дмитрий обрушил кувалду на лобовое стекло. Зеркальная поверхность трюмо словно взорвалась, разлетелась шрапнелью. Множество осколков беспощадными разящими пчелами обожгли Михино лицо. Один из них крупным хрустальным лезвием вошел в левое плечо, видимо, повредив сосуд.

«Это мог быть глаз», — отстраненно подумал Миха-Лимонад, чувствуя, как разливается теплое пятно — крови сразу стало много.

Лже-Дмитрий! Что он делает?

Миха пристально посмотрел в окно с выбитыми теперь стеклами. Миха дожен успеть понять, потому что времени совсем не остается, но... Леденящий собачий вой повторился, сменяясь глухим рыком, — Лже-Дмитрий снова обрушил кувалду на автомобиль. Зачем?

И внезапно откуда-то издалека до Михи дошли слова Лже-Дмитрия: он вспомнил фрагменты их первого разговора тогда, в то ранее утро на Можайском шоссе...

Вот оно в чем дело! На краешке сознания забрезжила какая-то мысль и стала настойчиво стучаться. До Михи дошел чудовищный смысл того, что сейчас происходит. Все настойчивей стучалась страшная мысль, как найденный элемент головоломки. Миха понял, что им уготовано.

«...Была еще одна Тигровая Лилия. Звали ее... Шамхат».

Вот и все. Все элементы пазла начали вставать на свои места. Собака, взявшая след четверть века назад... Миха теперь понял, как все произойдет. Понял, что делает Лже-Дмитрий.

Надо его остановить. Немедленно! Любой ценой.

(об этом предупреждал Икс?)

Как угодно задержать.

— Подожди! — закричал Миха и кинулся через коридор к входной двери. Он успел подумать о том, как же верно Икс все угадал. Как все хрупко, но Иксу удалось кое-что спрятать даже от Михи.

Спрятать?

Перед самым порогом Миха на миг остановился. Спрятать... Вся левая сторона желтой майки, помеченной индейским вождем в полном боевом оперении, начала пропитываться кровью. Все больше и больше. Миха решил, что позже ему следует извлечь осколок и перетянуть плечо, но позже, позже... Если у него, конечно, будет это «позже».

спрятать

Вот оно как... До Михи наконец дошло. Теперь он понял, о чем говорил Икс. Конечно, понял! Он усмехнулся: ну, Икс, ну ты и штучка! Любопытное выбрано... средство связи. Как неожиданно, оказывается, должен... сработать один из амулетов.

Спрятать! Укрыть еще один... пазл, элементы которого выстраиваются сейчас прямо на глазах.

Вот почему Икс заставил Миху надеть эту старую индейскую майку. И чего не смог понять Лже-Дмитрий. Потому что Иксу удалось... спрятать.

Миха-Лимонад потрогал кровавое пятно — вся левая сторона майки пропиталась насквозь.

— Пора, Джонсон, — прошептал Миха. — Пора, старый друг!

А потом бросился на крыльцо, чтобы остановить Лже-Дмитрия. Задержать хоть на несколько минут.

Им были необходимы эти несколько минут.

Джонсон рушился с Крымского моста в далекую темную воду, отчаянно крича и вращая конечностями. Он не чувствовал радости полета, свободное падение не одарило его восторгом прозрачной ясности и тишины, словно на мгновение тебе удалось остановить мир, и между выплеском адреналина и последующим наслаждением, скорее всего, лежала непроходимая пропасть. Перед его мысленным взором вовсе не мелькала вся прошедшая жизнь. Он испытал лишь отвратительную тошноту, поднявшуюся вместе с внутренностями к горлу, и как что-то сжало и стянуло освободившуюся полость, и, невзирая на свой оглушительный вопль, параллельно, то ли про себя, то ли нет, тут уж не поручишься, выдал:

— Мать твою-ю!!!

Джонсону крупно повезло. В воздухе его качнуло и опрокинуло на спину, что неминуемо бы означало страшный удар об натянутую до плотности асфальта безжалостную поверхность, но в последний момент тело выпрямилось и неуклюжей бомбочкой вошло в воду. Он отбил лишь левый бок и несильно обжег часть лица. Джонсон этого не знал. Как и то, что ему повезло еще раз: он успел набрать полные легкие воздуха.