Джулиан Брэнстон - Вечные поиски

– Ну, ты изловил меня в наихудший момент, – сказал Роблс. – Выпей-ка еще.

– Я тебе не нравлюсь? – сказал Педро.

– Я наказываю мальчишек за шалости и иногда топлю котят, – сказал Роблс.

– Запомни, не нравлюсь ему я, а не ты, Педро, – сказал Сервантес, – и сверх большого числа упомянутых есть еще многие «не нравящиеся», про которых он не упомянул. А теперь, друг Роблс, объясни мне, какое «не нравится» тебе особенно по вкусу, чтобы я мог его заимствовать и применить на досуге когда-нибудь после.

Роблс и Педро засмеялись.

– Ты человек разборчивый, – сказал Роблс, – и с юмором. Моли Бога, чтобы эти качества помогли тебе на том пути, который ты избрал.

– Если трудишься с Богом, другого пути нет, – сказал Сервантес.

– Но ты все еще помалкиваешь, кто написал сатиру, – сказал Педро.

– Это оглашению не подлежит, – сурово сказал Роблс. – Как тебе хорошо известно. Я ведь никому в городе не проболтался, что ты меняешь фазанов на шляпы и подзорные трубы. Так что позволь и мне хранить конфиденциальность.

– Но тут ведь речь идет о страданиях, – простонал Педро. – Разве ты не можешь чуточку отступить от своих принципов?

– Какой толк от принципов, – сказал Роблс, – если ими вертеть?

– Я залезу ночью и загляну в твои расписки, – сказал Педро.

– А я буду в засаде с раскаленной кочергой, – сказал Роблс.

– Сочинение указывает на образованность, – сказал Сервантес. – Автор располагает досугом. – Он немного подумал. – Кто-то, кто встал на сторону женщины. – Он бросил на Роблса проницательный взгляд. – Кто-то, кого ты заботливо оберегаешь даже от своих друзей.

Роблс промолчал, а Педро шутовски впился в него глазами.

– Я заметил дрожь, – сообщил он Сервантесу. – Его ужалила правда.

– И этот кто-то, – продолжал Сервантес уже насмешливо, – располагает деньгами на то, чтобы опубликовать и распространить сатиру, храня свое имя и намерения под покровом тайны.

– Разве недостаточно, что у тебя есть враг, – сказал Роблс, – без того, чтобы стараться узнать его имя?

– Ты крайне осторожен, – сказал Сервантес. – И очень ловко избежал обозначения, – тут он улыбнулся, – «ее».

Педро вихрем повернулся к нему.

– Что-что?

– Ты из меня ничего не выжмешь, – сказал Роблс.

– Герцогиня Альканарес, хозяйка литературного салона, – сказал Сервантес. – Автор сатиры – она.

– Неужели она стала бы так развлекаться? – сказал Педро.

– Сатира эта сочинена отлично, – сказал Сервантес. – И очевидно, что сатира вместе с предисловием – это средство представить мое сочинение крамолой. Она славится своими высокими требованиями к литературе.

Понадобилось время для осознания сказанного им.

– Это правда так? – спросил Педро.

– А зачем тебе, собственно, знать? – сказал Роблс.

Вот так Сервантес сделал вывод, что и сатиру, и предисловие написала герцогиня.

Многозначительные препирательства с Роблсом, его практическая, если временами и неподатливая честность, а также забористый напиток, которым они втроем подкрепились, – все это пробудило в Сервантесе вдохновенный жар и сложилось в решение написать герцогине и попросить, чтобы она объяснила свое поведение. Жар этот сохранялся все время, пока он шел домой – путь не длинный, – и поостыл, едва он сел к столу и приготовился писать.

Трудность заключалась не столько в самом решении. Ему, пусть оно и могло привести к опасным последствиям, он знал, что последует. И не мог подавить в себе нетерпение поскорее получить ответ. Но нельзя же прямо обвинить герцогиню в злопыхательстве. Пугающая ядовитость предисловия указывала, что ее власть и влияние зависнут над ним, как губительная туча. От подобного врага его защитить не мог никто. Поэтому любая обвинительная инвектива с его стороны, как того ни требовало его сердце, не удовлетворит его стремления понять и не толкнет ее откровенно объяснить свои побуждения.

И он снова спросил себя, почему она написала такой образчик яростной прозы. Что-то неладное творится с рассудком, если он подвергает сердце подобной опасности. Быть может, подумал он, она общается с растленными натурами.

Он подумывал написать мягкое опровержение сатиры, сыграв на презрении Дульсинеи к пылкой любви Дон Кихота: помешанный рыцарь так блаженно перетолкует ее угрозы, что поведет себя прямо наоборот ее настояниям. Рыцарь поблагодарит Дульсинею за ее милости (в которых ему было отказано в сатире), будет нести дозор перед ее домом (ревниво охраняемым в сатире ее семьей) и вскоре займется поисками красивой аллеи, чтобы на всех деревьях там вырезать ее имя (хотя сатира угрожала ему немедленной кончиной, если он приблизится с ножом даже к молоденькому дубочку). Все это он уже держал в уме. Ответ послужит только развитию характера Дон Кихота и эффективно преобразит вызывающее опубликование сатиры в увлекательную для публики борьбу остроумий. Так было бы предпочтительнее всего.

Но предисловие с его сексуальной язвительностью, крикливой ненавистью к его положению, уничижение его устремлений и его военных ран злобным тоном пренебрежительного мнения? Как на это все ответить? Эта ненависть застряла у него в горле будто кость, и она, если злопыхательству предисловия поверят, лишит его дыхания и жизни. Непостижимо, что он неведомо для себя приобрел такого врага.

Следовательно, его письмо должно быть учтивым, дышать почтением к ее рангу и репутации, признать в ней автора сатиры (а также, прости ей Бог, предисловия) и склонить ее к личному обсуждению с ним этой темы. Воззвание к ее цивилизованным понятиям. В любом случае, подумал он, я должен увидеть ее, чтобы лучше постигнуть сознание, которое, приходится полагать, претворилось в ненависть.

Но письмо должно быть выдержано в верном тоне. Иначе ей будет легко ответить безоговорочным отказом. Как солдат он знал, что некоторые битвы так и не произошли из-за того, что солдаты узнавали в своих противниках друзей или земляков. Иногда сознание, что враг – такой же простой бедняга, как ты сам, уничтожает самый смысл войны. Если только герцогиня не зашла в своей ненависти слишком далеко, подумал он, то, увидев меня, она почувствует симпатию. Он уже решил, что, если она исполнит его просьбу, он отправится к ней в мундире и захватит отзывы о своей храбрости, написанные его былыми командирами. В начале письма он указал годы своей службы, своих командиров, кампании, в которых участвовал, подчеркнув, что император Филипп II особо упомянул о его героизме в битве при Лепанто.

Ваша Светлость (начиналось его письмо), тот, кто хотел бы стать Вашим слугой, приветствует Вас и призывает на Вас благодать милостивого духа, который правит всеми нами. Это письмо смиренно выражает всю полноту почтения к Вашему рангу и доброму имени, которое принесли Вам многочисленные Ваши благотворения.