Чарльз Дэвис - Мания

Я растерялся. Обрисовать небо! Я не мог сосчитать звезды, не обладал словами для того, чтобы отличить один оттенок тьмы от другого, и не знал никаких созвездий. Однако описание неба нужно было мавру не для себя. Он все это знал и видел небеса своим мысленным взором. Просто это был еще один урок взаимодействия с миром. Возможно, направляя мой взгляд, он видел небеса заново или вспоминал, как они выглядели, когда он впервые их увидел. Возможно, он находил в этом утешение. Надеюсь, что он находил в этом некоторое утешение.

— Посмотри на часовню, — сказал он.

— Но ее не видно. Стена Пипа слишком высока.

— Однако ты знаешь, где она. Ты можешь мысленно определить ее место и посмотреть в ту сторону, не так ли? Теперь посмотри вверх, прямо над часовней. Что ты видишь?

— Ночное небо.

— А на небе?

— Звезды.

— А в звездах?

В звездах я ничего не видел.

— Нет ли там одной чуть больше, чем другие? А слева от нее другая, окутанная желтой дымкой?

Вглядываясь в небо, я нашел звезды, о которых говорил мавр, и он начал очерчивать для меня первое из небесных созвездий. Мы провели так всю ночь напролет. Он, ослепленный каменными стенами и плетеной крышей, но видевший все и направлявший мои глаза, до тех пор свободные, но невидящие, показывал мне очертания неба, пока я не научился видеть их сам и вскоре уже описывал их ему, как он вначале потребовал, описывал окружающий мир, разбирая небесные узоры.

Естественно, я неточно определял созвездия, но он узнавал их и называл мне их истинные названия, не переставая уверять, будто все, что я вижу на небе, не менее реально, чем определили ученые и моряки. Гораздо позже я понял, что он учил меня видеть. Мы все смотрим на мир, даже вы, милорды, вы, чьи взгляды сосредоточены на других небесах, но как редко встречаются те, кто действительно видит. Я видел картины, вызывавшие во мне желание разрыдаться, ибо, глядя на них, понимаешь, что художник обладал даром видеть так, как не научит никакое образование. Однако, даже не обладая тем особым даром, мы можем найти время посмотреть и научиться видеть какую-то часть мира, в котором живем. Умение видеть, как существование и действие, — часть моего свидетельства.

Той ночью я пришел утешить мавра, но получилось наоборот, ибо он одарил меня не только способностью видеть, но и подтверждением вездесущности Бога. Путешествуя по делам, продиктованным моим высоким положением в Святой Римской Церкви, я часто чувствовал себя потерянным, не привязанным к месту и времени. Почти такие же чувства я испытывал неизменно с самого момента моего удаления из aldea. Однако я знаю, что в те моменты, когда вера или утешение слабеют, когда я жажду быть где-то своим или начинаю сомневаться в том, что найду где-нибудь свое место, мне достаточно поднять глаза на ночное небо. Небо везде одинаково, куда бы мы ни пошли, и, наблюдая за звездами, мы можем бросить якорь в том мире, где находимся.

Более того, понимание ценности моих созвездий как повсеместно признанных форм утвердило во мне ту толику гностического просвещения, которая столь справедливо вызывает ваши подозрения. Справедливо — поскольку оно расшатывает вашу власть, поскольку если существует внутреннее познание Бога, то вы больше не сможете, запугивая людей, заставлять их верить, что только вы можете спасти их души, а начав думать и верить самостоятельно, они поймут, что ваша власть — жалкий фарс.

Той ночью, когда мы опьянели от описания небес, когда мое зрение помутнело от невероятного напряжения, а воображение мавра притупилось от воспоминаний, он рассказал мне историю, которая, как я нынче понимаю, была испорченной интерпретацией великого романа Ибн Туфайля. Откуда мавр его знал, я не ведаю, ведь он был неграмотен, а даже если бы умел читать, живя в том месте, никак не мог видеть манускрипт. Я могу только предположить, что его народ сохранил устную традицию своей веры, как мы полагаемся на изобразительные представления жизни Христа, чтобы нести веру нашему собственному неграмотному населению.

В романе рассказывается, как юноша по имени Хайя растет в полном одиночестве на необитаемом острове и изучает жизнь, пользуясь врожденным интеллектом. Наблюдая мир и делая из наблюдений выводы о его сути, юноша проходит последовательные этапы духовного развития, и каждый этап длится семь лет. Достигнув абсолютного понимания сущности вселенной, Хайя, к тому времени уже взрослый, выходит в мир и обнаруживает, что его рассудочное познание ничем не отличается от познания высших иерархов, представляющих богооткровенную религию. Мы еще поговорим об этом, если вы оставите мне время, милорды, но в данный момент я лишь скажу, что по-арабски hayya означает «иди вперед». Помните это, милорды, идите вперед, идите вперед. Название книги, на случай, если вы незнакомы с этим интересным текстом, Hayya ibn yaqzhan. Оно переводится как «Живой сын неспящего». [23] То есть сын Господа.

Позже, когда с восхода луны прошло уже много времени, мавр сказал, что я должен вернуться домой, ибо он не хочет, чтобы меня снова выпороли из-за него, мол, я и так слишком многим рисковал, навещая его, и должен вернуться в постель. И добавил, что хочется ему только одного, а ведь я спрашивал, не принести ли ему еды. Но вся необходимая еда у него есть, а то, о чем он просит, не является абсолютной необходимостью. Только если мне удастся, он был бы очень рад полному меху вина.

Иди вперед, сын неспящего, иди вперед!

Наши христианские поэты, даже величайшие, склонны самой возвышенной почитать любовь духовную, отрицающую чувственность, но я всегда питал слабость к мусульманскому отношению к чувственности. Для мусульман физическая красота вне времени и не зависит от пристрастий. Они не описывают отдельную личность, а представляют физическую красоту через сравнения с солнцем или луной, возвышают чувственность, прославляя ее. Правда, говоря о вине, они выражаются не столь туманно. В их вакхических поэмах чувственный восторг опьянения является метафорой духовного экстаза. Вино, милорды, способ познания Бога.

Решив обсудить этот вопрос, вы могли бы заявить, что мы, христиане, познаем Бога через причастие, но существует огромная бездна между тем, когда, прославляя Бога, человек напивается сам или наблюдает, как кто-то другой от его имени отпивает кровь Христа. Опять же мы не нуждаемся в доверенных лицах между нами и Богом, и символический акт каннибализма невозможно сравнить с личным свиданием с божественным опьянением. Внемлите, милорды, ибо я еще никогда не признавался в краже этого дара, и это, вероятно, поможет вам очернить мою репутацию.

Возможно, то был момент слабости мавра, так как в обычных обстоятельствах он никогда бы не подверг меня опасности, к тому же прекрасно зная, что в aldea нет никакого вина. Мой народ, привыкший к молоку и сидру, еще не научился удовольствиям, кои дарит вино. Мы видели лишь то вино, что мавр делал из винограда, росшего на выделенном ему клочке земли, и вино в кубке высоко перед алтарем в одном из больших городов на равнине. В нашей округе единственным христианином, пристрастившимся к вину, был Фактор, который, в подражание своим хозяевам, запивал еду вином. Я не знаю, откуда брались его запасы; полагаю, с солнечного склона, где все еще буйно рос виноград, посаженный маврами.