Владимир Топорков - Наследство

– А мне лихо пришлось, – Степанида засмеялась, обнажила щербатый рот, – как тому козлу. Он, значит, с бараном ночевал в одном холодном сарае, баран под утро вскочил, его холод пробрал, он и кричит: «Мороз!» А козёл блеет через силу: «Да он с вечера!»

Чувствовал Бобров, как краска заливает лицо и тугой звон возник в голове. Ему стало стыдно, что вчера он не остановил старуху, практически выгнал на улицу. Стиснув зубы, наклонился, точно ждал увесистой оплеухи за своё равнодушие, холодно молчал.

– Ты, Женя, скажи уж председателю – тихо попросила Степанида, – может, определит мне какой-нибудь уголок, а?

Мне бы до тепла перебиться… А там как говорится, каждый кустик ночевать пустит…

Он схватил женщину за руку, сказал:

– Пошли!

Бобров тащил старуху по хрусткому снегу, убыстряя шаг, чувствовал, как накалялась злость на себя, на Егора. Открыл дверь своей квартиры, втолкнул тётку Степаниду в веранду, крикнул:

– Здесь будешь жить, тётя Стеша!

И, не оглядываясь, сбежал с крыльца.

Бобров задержался в кабинете председателя после наряда, и, дождавшись, пока они остались одни, рассказал Егору о своей неожиданной встрече с бабкой Степанидой.

– Ну и что? – сухо спросил Дунаев.

– Ты её историю не знаешь, наверное. – Евгений Иванович хотел обстоятельно рассказать Егору про жизнь Степаниды, но Дунаев прервал:

– Про сына хочешь сказать?

– И про сына тоже.

– Знаю всю эту историю. И про сына, и про неё говорят, лучшей работницей когда-то была. Она лет десять назад в колхозе появилась, после сумасшествия своего. Я даже сначала боялся, – а вдруг опять с ума сойдёт? Но вроде ничего, так, чудная старуха, да и только… Пенсию получает и прирабатывает сторожем. На жизнь, наверное, хватает…

– А почему квартиру не дали?

– Знаешь, Евгений Иванович, ты на меня, как пророк на грешника, не смотри. Их таких в колхозе десятка три наберётся – блажных да убогих. Значит, для них только и строить жильё? А где я работников, тех, кто хлеб производит, должен селить, не скажешь?

– Да ведь со Степанидой случай особый!

– Их, особых случаев, – каждый день. Да и сын её, видать, тоже был хорош – мне Кузьмин про нею рассказывал. Знаешь, завхоз наш…

– Так Кузьмин этот его и в тюрьму упрятал…

– Знаю, знаю… – Егор сморщился, как от зубной боли. – Только я тебе скажу так: дыма без огня не бывает. У нас во все времена любителей права качать много. А как дело делать – так в кусты. Век демагогии…

– Значит, не будет ей квартиры? – Евгений Иванович чувствовал, как опять забилась кровь в висках.

– Не будет, – Егор вздохнул, – не будет. И не потому что не хочу – просто возможности нет. Да и что люди скажут обо мне? Скажут, не колхоз, а богадельню Дунаев развёл, всяких старух ублажает. Сейчас ведь как: чуть что не так – анонимку в райком или куда повыше – бабах, а потом жди комиссию. Приловчился народ, эти анонимки, как тяжёлая артиллерия, лупят – голову поднять нельзя…

– Ладно, – сказал Бобров, – будет Степанида у меня жить.

– А это твоё дело, – Егор повеселел лицом, – хочешь, можешь даже в своей квартире дом престарелых устроить, не возбраняется. Только благотворительность не всегда на пользу идёт, запомни… Стараешься для человека добро сделать, а он на шею норовит сесть. Я, например, всё время поддерживал Степана, а он практически совсем бросил работать. Только рассуждает… Поговори с ним, ведь свёклу некому обрабатывать…

Егор замолк, на часы посмотрел:

– Ладно, Евгений Иванович, эти уроки философии нас кормить не будут. Кстати, хочу с тобой один вопрос обсудить. Ты как, на охоту по паводку не против пойти? Не забыл это дело?

Можно сказать, на любимую мозоль наступил Егор, напомнив про охоту. В молодости любил Бобров посидеть на вечерней заре в камышах с ружьём. Кажется, немудрёное занятие, а притягивает человека без остатка.

Однажды зимой в погоне за кабаном отмахал Бобров по вязкому снегу километров пятнадцать и над речным обрывом, под которым укрылся раненый зверь, стоял, покачиваясь, от усталости. Но всё-таки выследил, добил с одного выстрела. Уже темнота навалилась густая, снег запорхал мягкий, как новогодний, а впереди ещё предстояла длинная дорога домой. Бобров потроха из туши выпустил: не сделаешь этого – за ночь протухнет мясо, – снегом прикрыл добычу от птиц и лис и тронулся в обратный путь. Кажется, из последних сил тянул он в темноте на лыжах домой, непомерная тяжесть вливалась в тело, сковывала спину, ноги, шею – каждый поворот головы – мученье, но понимал Бобров: замри он на минуту, присядь, разгорячённый, на мокрый снег – и дальше ни одного шага не сделает. Только уже на окраине села не удержался – присел на прясло ограды, и в тело точно иголки впились. Но вот что странно – утром шёл на старое место за добычей и не чувствовал никакой усталости, наоборот, шаг был упругим, лёгким, как по торной дороге.

Видно, заметив его состояние, Егор сказал с хохотком:

– У тебя, Женя, всё на лице написано. Узнаю заядлого стрелка… Ну, тогда готовься…

– Да уж давно я на охоте не был…

– Чего знаешь – за плечами не носишь, – опять засмеялся Егор и добавил, как будто между прочим: – Безукладов должен приехать…

Уходил из председательского кабинета Бобров с хорошим настроением. Как-то тронуло, что Егор не обиделся на резкий разговор о судьбе тётки Степаниды, а это приглашение к охоте – своего рода визитная карточка доверия, дескать, правильно понимай жизненные ситуации, Евгений Иванович.

Ну и ладно, мысленно согласился Бобров, как-нибудь всё уладится, и с тёткой Степанидой, и с другими заботами. Время – лучший лекарь. А Степанида и у него поживёт, если, конечно, согласится старая, да и ему покойнее будет. А может быть, потом Серёжку к себе заберёт… Неужели не поймёт Люба, что нельзя ему одному, без сына?

Два дня безвыездно просидел в конторе Бобров. Надо было разобраться с различными бумагами: рабочим планом на весенний сев, технологическими картами, производственными заданиями бригад. Нудное, почти бесцельное занятие изучение этих записок. Каждый год составляются они в любом хозяйстве, а потом никто в них не заглядывает. В технологических операциях люди и сами разбираются, опытным механизаторам редко подсказывать приходится, а в экономику не очень-то вникают даже бригадиры. Почему? Привыкли так, особенно после того как колхозы на денежную оплату перевели.

Раньше в колхозах отчётное собрание проходило, как новгородское вече: шум невообразимый, кажется, и не поймёшь ничего, но стоит сказать, что у кузнеца такого-то при инвентаризации трёх подков недосчитались, ревёт зал: «Где подковы, сукин сын, объясняй собранию?» Теперь собрания идут гладко, как по накатанной колее, и не то что про подкову – трактор иной молодец осенью завалит в болото, а весной только вспомнит.