Тим Скоренко - Рассказы

И со всех сторон я слышал шёпот. «Чего ты ждёшь?» — шептали другие корни, и комья земли, и подземные пустоты, и камни, и скалы, и насекомые. — «Чего ты ждёшь?»

И в этот момент я отчётливо увидел свою мать. Вот она наклоняется к земле и поднимает меня, крошечного, продрогшего и прижимает к груди. Мы стоим среди скал, мы стоит с ней вдвоём, она и я у неё на руках, и она шепчет мне: «Пойдём, маленький, пойдём, мой хороший, я согрею тебя, кто же посмел бросить тебя, такого маленького…» Я видел её, идущую к деревне, и я был одновременно с ней, маленький и смешной, и над ней, могучий и крылатый, и сухая шкура шипела мне: «Чего ты ждёшь?»

«…говорят, он может превратиться в какого-нибудь зверя и забыть вовсе, что он дракон. Так вот вжиться в чужую шкуру. И дальше жить так, жить, пока что-нибудь не пробудит его…» — говорил Ингир. Он был прав, это весёлый негодяй. Этот охотник на дракона.

И полёт был высок, и коготь мой был остёр.

Опубликован в независимом литературно-художественном журнале «Октябрь», № 12’2010, Москва.

Я спрыгиваю вниз. Сначала кажется, что под ногами ещё как минимум метра два пустоты, но это не так. Когда сжимаешь зубы и перестаёшь бояться, спрыгнуть легко. Там не больше полуметра.

— Пошёл! — кричу наверх.

Даник лезет вторым. Он подвижный, как обезьяна, лёгкий и выносливый. И очень весёлый: я ни разу не видел, чтобы он о чём-то грустил.

— Уф! — восклицает он, опускаясь на холодный бетон рядом со мной.

— Дальше! — кричу я.

Третьей идёт Майя. Её надо страховать: у неё слишком слабые руки при росте почти в 190. Вымахала девочка. Впрочем, она красивая, не отнимешь.

Последним спускается Ёрл. Длинное и дивное эльфийское имя, принятое в глубоком детстве, сократилось и стало удобной кличкой. Напоследок он цепляется хаером за какую-то фигню на стенке колодца и ойкает.

— Полчерепа оторвал, — говорит он уже спокойно. На лице — гримаса.

Я осматриваю свою команду.

— Ну, — говорю, — пошли.

Коридор узкий, стены серые и пыльные. Но есть чем дышать: это радует.

— И чё, это так вот 30 лет и стоит? — спрашивает Даник.

— Ага, — я хмыкаю. — С семьдесят пятого.

— Прикольно.

Всё не так и сложно. Легендарная «Волоколамская», она же «Стадион Спартак», она же «Спартаковская», она же «Аэрополе». Единственная подземная станция-призрак Московского метрополитена. Мы нашли спуск через воздуховод с первой же попытки. Ориентировались на северный выход (я прочёл где-то, что с южной стороны станции — глухая стена, выход не планируется). Верёвка, просто верёвка — и мы тут. Ну, конечно, карабины, то есть не совсем уж бечева, а трос альпинистский. Станция мелкого заложения, всё легко.

Идём по коридору. Майя радостно вскрикивает:

— Крыса!

Девушки обычно боятся крыс. Эта — не боится. Крыса, смешное пушистое существо, рассадник болезней, носитель бубонной чумы. Что тут страшного. По сравнению со свиным гриппом в Мексике — ничего.

Голос Майи эхом проносится по коридору.

— Тише, — говорит Ёрл.

Он всего опасается. Он оглядывается по сторонам и иногда светит фонариком назад. Я его понимаю. Идти последним неприятно.

Проход ведёт в нечто вроде тоннеля кабельной канализации.

— Это было на фотках Скорохода, — говорит Даник.

Было. Тут всё было на фотках Скорохода. Скороход спустился на станцию с цифровой зеркалкой и сделал всё, что нужно. Отличная фотосессия появилась в его Живом Журнале и на различных диггерских сайтах. Мне нужны его фотографии для ориентации на «Волоколамской». Я хочу найти что-нибудь такое, чего не нашёл он.

Мы идём вперёд и неожиданно оказываемся в тоннеле с рельсами. Здесь горят фонари.

— Интересно, это отвод или сейчас нас размажет? — спрашивает Ёрл флегматично.

За «Волоколамской» расположен пошёрстный съезд, из этого не делается секрета. «Отвод» — это неправильный термин. Пошёрстный съезд соединяет разнонаправленные участки пути.

— Нормально, — говорю я. — Нам туда.

Мы идём по путям и метров через тридцать попадаем в основной тоннель. Где-то далеко шумит поезд.

Я оборачиваюсь.

— Так. Мы пережидаем поезд — и бегом по тоннелю за мной. Придавить нас не придавит, но если машинист подсечёт, что тут кто-то шляется…

— Понятно, — перебивает Даник.

Поезд проносится мимо. Это обыкновенный состав из вагонов типа 717/714, ничего особенного. Самые крутые составы ходят по Филёвской линии. Там ещё можно встретить легендарные Е и Еж. Мне они нравятся больше, чем новые «Русичи». Старые вагоны пахнут тем, чем должно пахнуть метро — уютом, полутьмой. Там нет промежуточных вагонов, поезда составлены из головных, правда, с некоторых сняты моторы.

Поезд проходит.

— Пошли!

Мы выбегаем из боковой ветки и несёмся что есть мочи. По шпалам бежать довольно трудно. По станционным путям — проще, там есть углубление, чтобы случайно упавший на рельсы мог избежать поезда. Внутри тоннеля — просто шпалы, как на железной дороге.

Впереди — огни станции. Я прижимаюсь к левой стене и по маленькой железной лесенке взлетаю на платформу.

Больше всего я опасаюсь, что Майя споткнётся. Но всё в порядке.

Я иду и осматриваюсь. Она никогда не работала, «Волоколамская». От наземной «Первомайской» на Арбатско-Покровской линии осталась лепнина под крышей депо и два характерных въезда для поездов. На закрытой наземной «Калужской» Калужского радиуса до сих пор висят оригинальные светильники 60-х. «Волоколамская» — это просто бетонный скелет. Станция, которая родилась мёртвой.

Мы идём по платформе. Фонари достаточно яркие, как ни странно. Когда я проезжал мимо станции в поезде, они то горели, то нет. Нам повезло.

— Э-ге-гей!!! — орёт Даник.

— Сам ты гей, — отвечаю я, смеясь.

Михайлов и Скороход круты, ничего не скажешь. Но мы тоже сюда добрались. Я дотрагиваюсь до осыпающейся бетонной колонны. Ёрл осматривается. Даник что-то фотографирует. Майя обнимает одну из колонн.

— Ты чего делаешь? — спрашиваю.

Она поворачивает ко мне голову и счастливо улыбается.

— Его зовут Шаплюск, — говорит она.

Я помню, откуда это. Из повести Дяченко «Подземный ветер». Там были два фонаря — Шаплюск и Даюванн.

Я улыбаюсь. Она хорошая, когда улыбается. Когда Майя грустит, у неё под глазами появляются синяки. Это придаёт ей какой-то диковинный готический вид.

— А его — Даюванн! — говорит она, показывая на противоположный столб.

Мне хорошо сейчас. Друзья, заброшенная станция. Романтика.

Ёрл уже добрался до противоположного конца станции. Там — единственный выход. Наверх поднимаются ступени. Он идёт по ним. Они заканчиваются бетонной плитой.

Это просто. Станцию строили открытым методом: выкопали котлован, поверх настелили плиты. Так же поступили и со входами. Просто положили бетон — и всё.