Екатерина Шпиллер - Я Боюсь…

На фоне мрачных, осунувшихся или возбужденно-возмущенных физиономий Олег Витальевич Смирнов выглядел вполне бодрым и уверенным в себе. Сказывалась партийная выучка, ибо чувствовал он себя весьма скверно: практически все ночи его мучил один и тот же кошмар… Он оставил идею о том, чтобы с кем-то наведаться ночью к могилам, и остался со своими страхами (стыдобища, позор!) наедине. Эти неглубоко закопанные гробы (права баба Уля, права!) излучают эфирную мертвечину… Ну, как еще сказать? Как объяснить даже самому себе? Это можно только ощущать. Ах да, о кошмаре… Значит, идет он по узенькой тропке (нейтральной полосе) между его участком и участком Залётовых. Кругом ночь, естественно. Идет он себе, приближаясь к соткам Валяевой, и вдруг она сама.

– Ты хочешь все понять, постичь? А не хочешь ли увидеть мои глаза? – смеясь, спрашивает его Ада, скидывая на землю со своих волос черные кружева и взявшись тонкими пальцами за очки с явным намерением их снять. Вот в этом-то месте Смирнова охватывал ужас. А что если она сейчас действительно снимет свои черные окуляры, и он увидит… Что? Глаза? А что, собственно, в этом страшного? Где логика? Да какая, к черту, во сне логика? Во сне Олег Витальевич испуганно машет руками и с криком «Нет, не надо!» разворачивается на сто восемьдесят градусов. Он хочет убежать, но видит на своем пути стоящую на узенькой тропке в гестаповской позе Карму, которая размером с кавказскую овчарку. Карма смотрит на него, укоризненно качая головой, и со вздохом говорит:

– Кара! Кара!

Тут поднимается жуткий ветер, и раскатом грома он слышит за спиной хохот Ады:

– Эй, псих! Я сняла очки! Обернись! Ты ж хотел все понять!

В этом месте Олег Витальевич просыпается всегда в холодном поту.

Так что, какая уж там бодрость и уверенность в себе! Но держаться он умел всегда, даже в самые кислые минуты своей жизни.

– И что же мы имеем в итоге? – зычным голосом вещал Олег Витальевич. – милиция не мычит – не телится, хотя и не отказывает в помощи. С администрацией мы не можем договариваться по всем известным причинам…

– Не всем! Какие такие причины? – раздался удивленный глас.

– Ах, вот как? Не все в курсе? – изумился Олег Витальевич.- Хорошо, я уточню. Года три назад, уже, кстати, при новых наших уважаемых пайщиках мы все играли в игру под названием «борьба с привилегиями», то есть – фиг вам, проклятые аппаратчики, весь народ против! Тогда мы выиграли. Теперь настал их черед отыгрываться. Ясно?

Толпа безмолвствовала.

– И еще, во-вторых: все наши газовые дела абсолютно, как теперь говорят, нелегитимны. Мы сделали эту ошибку, и теперь нам надобно жить тихо, без скандалов.

– А нельзя ли, – робко предложил кто-то, – обратиться к начальству нашего участкового?

Смирнов хмыкнул:

– Ну, вы вообще… Без вас бы не сообразил… Я уже имел беседу. Мне было четко сказано: старший лейтенант Угонов держит руку на пульсе, он в курсе дела, контролирует ситуацию, он отличный участковый, нет оснований вмешиваться. Еще будут предложения?

Тишина была ему ответом.

– Ну что же… – медленно заговорил Олег Витальевич. – Тогда предлагаю я. Думаю, стоит вернуться к варианту выкупа шести соток у Валяевой Ады Борисовны. По пятьсот долларов с каждого участка – и проблема решена.

– Ой, нет! – вздохнул кто-то, и это послужило сигналом горестным вскрикам, всхлипам и возмущенным репликам.

– Мы что – Мавроди тут?

– Это я должна продать мою шубу…

– А мне, между прочим, к осени за дочкину учебу платить…

– Если пятьсот баксов перевести по курсу… Ёшкин кот, это ж пять моих зарплат! Причем чистыми! Офонарели?

– А, собственно, что у нас есть в кассе товарищества?

При этих словах все устремили заинтересованные взоры на Валентину Павловну. Та вся раздулась от возмущения, ее обрюзгшее лицо запылало, стекла очков запотели, а руки воинственно сжались в кулаки, в очень убедительные кулаки.

– Да вы что? – басом закричала она. – Как можно? В нашей кассе – копейки! И те на хозяйственные нужды. Как не стыдно! Прямо совсем обнаглели!

– Вы так орете, будто деньги тянут из вашего кармана! – тонким голоском вскрикнула Вика, дергая туда-сюда ворот своей футболки.

– Я отвечаю… Я несу материальную ответственность! – важно произнесла бухгалтер. – Естественно, что меня возмущает…

– Ладно, ладно, – перебил ее Смирнов. – Тут и говорить-то не о чем. У товарищества на самом деле нет ни черта, хватит иллюзий, товарищи, тьфу, черт, господа! Смотрите фактам в лицо: выход у нас только один. Зато радикальный! –Он обвел всех пристальным взглядом. Люди прятали глаза, мотали головами и что-то бормотали себе под нос. Нет, они еще не были готовы выложить такую сумму за… за свой покой. Даже после случая с Ванькой. «Жмоты корявые! – мысленно ругнулся Смирнов. – Ну, она достанет. И правильно вообще-то сделает. Сейчас еще какая-нибудь гнида вякнет на мою больную голову, что я с Валяевой в сговоре… Убью!» Своей-то дуре Смирнов уже давно все объяснил и поручил провести среди баб разъяснительную работу. Правда, с Люсей тоже не обошлось все гладко…

– Олежа, это что ж выходит, – жалобно заморгала она, – значит, нам ее участок не обломится? А может, как-нибудь иначе, может, поговорим с ней?

Смирнов задумчиво посмотрел тогда на жену. Время от времени ему очень хотелось раскроить ей череп по одной простой причине: интересно, у нее там все-таки мозги или средство для чистки унитаза?

– Люсенька, – по возможности спокойно ответствовал он, – если ты так хочешь приобрести эти сотки, то изволь, цена названа. Будем покупать?

Жена похлопала глазами, сглотнула, вздохнула и, кажется, сообразила. И Смирнов еще раз повторил ей задачу: агитация и пропаганда. Что ж, первым результатом ее деятельности можно считать отсутствие воинственных кукишей над головами. Ладно, будем ждать,

В конце июля вдруг зарядили дожди. Все кругом раскисло и посерело. Теперь не только Ванька и Танька, а и все остальные дети тоже гуляли сопливые и чихающие. Ванька уже вернулся, голова у него больше не дергалась, но зато он молчал, как пень. Елена Юрьевна ходила по дачам, плакала и рассказывала всем, что врачи ей объяснили: «Надо ждать. Это шок, должен отойти».

Беременная Вера каждую ночь смотрела кошмары про покойников, вылезающих из могил. Днем соседи могли слышать ее рыдания по поводу невыспанности, издерганных нервов и вредности всего этого для будущего ребенка. Потом соседи слышали Славкин мат и другие слова утешения.

Все происходящее усугублялось тем, что Ада Валяева каждое воскресенье стала приезжать с охапками цветов и печально и величественно стояла по два часа над каждой могилой. Вся в черном, высокая и прекрасная, она была сама женская скорбь во плоти.