Эрик Хансен - Титаник. Псалом в конце пути

Таково судно. И если слушать внимательно, можно услышать не только обрывки слов и разговоров, но и ночные мечты, освободившиеся от дневных оков, и сонное дыхание в темных каютах. В третьем классе ребенок сладко спит рядом со своей мамой, ему снится собака, добрый пойнтер или, может быть, сеттер. Кочегару снятся жена и сын, оставшиеся дома, в Саутгемптоне. Девушка сквозь дремоту думает о зеленых лесах Ирландии, с которыми у нее связаны особые воспоминания. Капитан тоже спит. Тяжелый, седобородый, со строгим выражением лица, покоится он на своем ложе, словно фигура со средневекового надгробия, король или рыцарь, высеченный из камня над своей могилой. Капитан Смит спит чутко, как все капитаны. Он спит, но его мечта бодрствует. Его мечта — это судно.

А оно движется в пространстве. Курс проложен, и оно строго следует этим курсом. Время от времени в темноте мимо проходит другая блуждающая звезда, на мгновение над горизонтом поднимается фонарь и, сверкнув, исчезает снова.

А высоко на фок-мачте сидит впередсмотрящий и наблюдает за морем, спокойные зоркие глаза глядят в темноту между морем и звездным небом. Он моряк, ему не холодно. Рядом с ним телефонный аппарат, связанный с капитанским мостиком. Рулевой словно распят на штурвале; неподвижный, освещенный неярким зеленым светом от приборной доски, он смотрит вперед, в никуда.

Судно несет мечты. У поручней стоят Спот и Давид. Они стоят долго, за это время лицо Давида изменилось. Он тоже мечтает.

— Итак, — говорит Спот. Теперь он больше похож на себя. — Итак, Давид, откуда же ты явился?

— Из Вены, — помолчав, отвечает Давид.

— Вот как? И что же ты делаешь здесь?

Давид не отвечает.

— Джейсон, — говорит Спот, — наш добрый друг и руководитель Джейсон утверждает, будто ты сбежал из дому. Остальные тоже так считают.

Давид по-прежнему молчит.

— Не бойся, — дружески говорит Спот, — я не стану лезть к тебе в душу.

— Спасибо. — Голос Давида чуть дрогнул.

— Ты не лез мне в душу, и ты поднялся со мной сюда. Ведь и у меня тоже есть тайны.

Давид не смотрит на него.

— Но тебя что-то мучит сейчас, в эту минуту. И это связано с девушкой.

Давид молчит.

— Значит, я прав, это девушка, — осторожно произносит Спот. — Я прав?

— Да, — говорит Давид. — Вы правы.

Спот колеблется. Потом говорит:

— Ты уверен, что это следует принимать так близко к сердцу?

Давид поворачивается к нему. Глаза у него блестят. Он молчит.

— Значит, это любовь, — говорит Спот. — Настоящая любовь.

— Да, — соглашается Давид. — Настоящая любовь.

Шли последние дни жизни в летнем лагере. В большом желтом главном здании уже царило прощальное настроение. Никто из всех ста двадцати мальчиков больше не желал слушаться; они как будто спешили напоследок насладиться свободой, придумать что-нибудь этакое, прежде чем город и родители вновь закуют их в цепи будней.

Руководитель лагеря ротмистр Риндебраден, мягко говоря, был расстроен. Особенно после того, что случилось сегодня.

Ротмистру, плотному человеку с закрученными усами, было лет шестьдесят пять. Даже в конце июля он носил шерстяные костюмы. После огнестрельного ранения ротмистр получал скромную государственную пенсию и был назначен руководителем летнего лагеря. Ротмистр добросовестно старался применить на практике идеи англичанина Баден-Поуэлла, соединяя их с собственной теорией того, что он называл Здоровым Образом Жизни. Этот Образ Жизни имел целью идеальное физическое здоровье, которое достигалось с помощью особой системы, разработанной ротмистром. В эту систему входили гимнастические упражнения, холодные и теплые ванны, уход за ногами, восьмичасовой сон, чулки из овечьей шерсти с отдельными пальцами, как на перчатках. По словам ротмистра, сам он носил только полотняное белье; кроме того, он внушал мальчикам, что каждую ложку пищи, будь то даже овсяная каша, нужно пережевывать не меньше тридцати двух раз. Разумеется, на этом пути у ротмистра Риндебрадена возникали определенные трудности. Но в основном все шло гладко. Первые три недели из своего месячного пребывания в лагере столичные подростки были почти оглушены свежим воздухом, походами по полям и лесам, а также предписанными ротмистром гимнастическими упражнениями, которые в основном состояли из выгибаний. После всего этого многие мальчики, к своему удивлению, засыпали, как только их головы касались подушек. Времени на проказы у них просто не оставалось. Но к последней неделе мальчики обычно так преуспевали в выполнении программы ротмистра Риндебрадена, что, к сожалению, у них появлялся избыток сил, которые они тратили на недозволенные экспедиции после отбоя, набеги на столовую, а главное, что было особенно неприятно, на вылазки на другой берег озера.

Лагерь был расположен поблизости от курорта Ишль, и на противоположном берегу озера находился лагерь для девочек.

Оба лагеря имели одного и того же учредителя и в них придерживались в основном одних и тех же правил. Между руководителями лагерей существовал уговор: держать мальчиков и девочек на расстоянии друг от друга. И тем не менее отдельные смельчаки сбегали из лагеря, чтобы принять участие в тайных встречах по другую сторону озера или — что еще хуже — просто чтобы подглядывать за девочками. Ротмистр Риндебраден понимал, конечно, что в мальчиках кипит кровь. Как офицер, он отдавал должное стратегической изобретательности участников этих экспедиций. Мужская часть австро-венгерской молодежи подавала неплохие надежды. Мальчики происходили из хороших венских семей, это были сыновья врачей, купцов, инженеров, адвокатов. Но этот избыток сил, это стремление… следовало обуздать и превратить в рыцарственность и сдержанность. Впрочем, никакого вреда от этих мальчишеских вылазок не было. И ротмистр Риндебраден был прав, наказывая за них… не слишком строго.

Правда, в тот день… В тот день это перешло все границы.

Началось с того, что в полдень, перед обедом, Ханнес Шахль спросил шепотом у Давида:

— Пойдешь со мной во время мертвого часа?

Давид растерялся. Они с Ханнесом были одногодки, но Ханнес был значительно крупнее и взрослее.

— Куда? — спросил он, чтобы выиграть время.

— А то ты не понимаешь! — Ханнес с Давидом учились в одном классе и хорошо знали друг друга.

— Туда?

— Туда. — Ханнес кивнул.

— Господи, мы попадемся!

— Как хочешь, я пойду один. — Но он медлил и смотрел на Давида.

— У меня нет желания весь день полоть грядки.

— У меня тоже. — Ханнес Шахль широко улыбнулся, не разжимая губ, и скрестил на груди руки. За последний год он сильно вытянулся и теперь с удовольствием смотрел на своих товарищей сверху вниз. В глазах Ханнеса всегда сверкал опасный блеск, и приглашение принять участие в его экспедиции считалось большой честью.