Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта

Когда Отче?..

Устала я от неверных дождливых земных русских и азийских пыльных несметных путей дорог…

Хочу на пути небесныя, где нет земной пыли и тьмы дождливой.

Когда Отче?..

А Анастасия мучается мается с ножом, ибо не знает, куда деть его.

Не знает еще еще еще еще…

…Матерь матерь мама мати мааа… да побудь побудь побудь помедли со мной со твоим спящим (ой ли?) дитятей дитем…

…А Анастасия мучается мается с ножом, ибо не знает еще…

Но уже молится она, но уже уже грядет срок, но уже близится срок, но уже грядет исход…

И Анастасия молится в кибитке ночной:

— Отче устала утомилась я от дорог стезей руських. Аз ведь днипровская сарафанница византийськая дальная полянка беглянка…

И устала от стезей Руси многокровавых.

Господь мой егда же призовешь мя мя мя от трудов земных к небесному успокоенью к небесным блаженным селеньям?

Егда Господь мой?..

И Анастасия молится в кибитке ночной с ножом своим и уже знает она, куда деть его…

И уже не мучается не мается она, а уже улыбается уже воздымается возвышается в кибитке низкой своей…

И уже саманная ночная глиняная кибитка мазанка журавлиная азийская кибитка ковчег ночлег убиенных усопших уже сия кибитка мала низка для Нея!..

Уже Она птица необъятная небесная в рухлых малых земных душных тенетах мережах засадах сетях пленицах силках…

Да!..

И Анастасия уже просветленная дальняя горняя уже осиянная восшественница молится в кибитке ночной:

— Егда Господь мой?..

Гляди Отче — коса моя златая почахла на ветрах и стала аки солома ломкая…

И побились потратились порушились источились древлие сарафаны кумачники терема заветные мои…

И ночная сокровенная тайная руськая рубаха кружевная вологодская моя вся мокра от вдовьих слез…

Но уповаю я Господь мой!..

И Анастасия молится с ножом своим:

— Господи услыши мя… Господи вонми гласу моления моего…

Господи! Воскресный свободи мя от путей стезей язв Руси многокровавых.

Господи ми помози. И поставь на пути покаяния.

Гляди — все избиты младыя ноги моя, мышца сердца моего устала обнищала обвисла истратилась от руських страхов вековых от опричников множащихся аки тать тля…

Господи горло дыханье удушенное пресеченное сомлело поникло устало мое от палачей душегубов рушителей катов тайных ночных…

Устало Господи!..

Да жаль Господи молодой вековухой солдаткой непотраченной неутоленной неудоволенной ухожу…

Гляди Господи на ярые девьи спелыя груди соски лядвеи мои плоды!..

И кому сад одичалый сей?..

Ей-ей! Ой-ой!

Но Ты напоишь? но Ты напитаешь?

Но Ты утолишь Господь мой?.. но Ты соберешь плоды сада моего?..

…А в кибитке сон…А в кроватке спит родное лакомое лестное душистое дитя… А оно спит и не знает что уже сирота круглая полная оно…

О…

…И так спят многиа чада безвинныя на Руси…

И как жук короед ночной тайно неслышно поядает источает опустошает древо — так тиран вождь лжепророк народ мой опустошает сиротит! да!..

Гой! Тиран! Сгинь с Руси!

И сгинул — да тьму душегубов палачей катов гадов лжецов наплодил.

И несть им конца и несть им могил…

И грех мор пагуба порча диавол бес всю Русь заполонил залил заворожил…

…И Анастасия молится с ножом своим.

И уже уходит Она Она.

И уже Она в святом бреду предсмертном томленьи забытьи…

Иииииии… Ийи…

Господь?.. Егда?.. Ми помози!..

Иль оборвались посеклись все моя жилы струны стези пути?..

И Она во сне! в истоме! в половодьи! в смуте! в судороге Она… да…

И Она поднимает с глиняного сырого пола необъятную волосяную воронью овечью бурку с мохнатым козьим руном и прячется кутается в нее.

Зябнет Она в бурке необъятной…

Теряется пропадает смиряется в бурке Она…

…Сон мой?.. сон сон сон… и я лечу валюсь в колодезь в погреб хладный твоея как оборвавшаяся бадья ладья ведро…

Ай сон в кручине, что корабль в пучине…

Ай я лечу в колодезь как бездонная бедная беспутная бадья ладья…

Сон где дно твое?..

Сон колодезь я устал устал…

Где дно твое? где вода твоя?..

…А матерь Анастасия моя грядет в бурке как тьма…

Матерь мати ты Ты птица необъятная небесная в рухлых малых земных душных тошных тенетах мережах засадах ямах ловных сетях пленицах петлях силках?..

Матерь! Анастасия-Русь!..

Ты птица! ты залетная захожая заблудшая! Да!..

Матерь и ты в тьмовой необъясной тюрьме бурке прячешь смиряешь смежаешь таишь два трепетных неодолимых рвущихся бескрайних крыла?..

Оле! Матерь! Птица! Русь! Да! да!..

Да?..

…И Генералиссимус Ночи напоследок говорит из тьмы из беспробудного своего склероза сна:

— Она птица. Она бзыбьская абхазская неоглядная орлица!.. И она улетит сейчас!.. Айда! Айда!.. Гойда!..

…Егда Господи? Егда?..

И Она уже уходит!..

И она уже в смуте во сне шепчет дальныя забытыя замогильныя слова языки слова:

— Спасе возьми мя от живых… Устала я…

Дай дай взойти восстать взлететь во небеса!.. Дай!.. Элои! Элои! Ламма савахфани! Ставрос!.. Ставрос!.. Русь! Ставрос!.. Русь сладка с креста! Русь — Крест моея!..

И Она шепчет древнеславянские слова, а потом древлегреческия языки а потом латинские, а потом арамейские усопшие богодухновенныя реченья идут из нея, как беженцы погорельцы сироты из военных русских нищих деревень гладных 1941 года…

Гой!.. Господь!..

Благослови вековечных беженцев погорельцев святый бражный слепый слезный мой кочующий народ! ой!..

Благослови мой народ беженец сироту веков веков веков!..

Да доколь Господь?..

…А Анастасия матерь моя уже бредет уже бродит по ночной кибитке, уже Она уходит вспять…

Уже Она в бурке смиряет готовит крыла, уже она нездешняя неземная бзыбьская абхазская орлица неоглядная, уже ей уходить, взлетать восставать…

И тут Она подходит к кроватке сонной моей и дышит теплым дыханьем свежим на меня…

…Матерь мати мама я слышу во сне дыханье твое… мама от тебя пахнет златым медовым осенним калайдашским яблоком…

Мама а где ты яблоко осеннее взяла?..

Матерь и от тебя пахнет русским чистым духмяным прозрачным орловским яблоком двухфунтовой антоновкой, когда она разрезана, когда она свежа от ножа!..

Ах! ай как пахнет осенними морозными яблоками ночная матерь моя!..

И она щекочет веет яблоневым дыханьем о меня о мя!..

И я сонно колодезно улыбаюсь и узко едва отворяю тайно один глаз и гляжу на Нея.

И Она вся в необъятной совиной бурке и она шепчет у моего спящего лица:

— Сынок! Сыне! Тимоша! Я ухожу… Там на кухне три буханки черного хлеба… и две бутылки хлопкового масла… сынок… спи спи спи… прощай прощай прощай… устала я…

…Матерь… Ты птица… Ты бзыбьская орлица…