Василина Орлова - Пустыня

Да и, в общем, таких пустяков — их миллион. Но каждый из них как-то по-особенному мне дорог.

Я собиралась купить квартиру. Несчастная девочка! Честное слово, самой себя жалко.

Ивантеевка в самом исходе февраля удивляла прежде всего пробкой, в которой мы с родителями засели на далеких подступах. Папин старенький жигуленок фырчал, но фурычил.

«Папин жигуленок» — звучит как штамп, претендующий на культовую знаковость, поэтому я должна снабдить его комментариями.

Тот атавистический механизм (отчаянно живучий, впрочем) был приобретен маминым братом в уже подержанном состоянии, а когда поистерся окончательно, оказался пригнан под наши окна с далекой Украйны. Шестая модель, кстати, советская сборка, как сказал тот милиционер из Курска. В чём-то он прав…

Сероглазый родственничек, с усами, опущенными книзу по бокам рта, как заправский казак, расставался с конем. С большими трудностями преодолев двойную государственную границу с этой неликвидной контрабандой, он пригнал свою телегу в Москву, чтобы мы её здесь продали . При самом лучшем раскладе загнать её можно было долларов за сто пацанве, знакомой по подъезду, да и то вероятность, что не засмеют, день ото дня прытко стремилась к нулю.

Дядя Микита просил за колымагу две с половиной тысячи долларов. Причем не когда-нибудь, в отдаленном грядущем, что теряется в жидко голубеющем горизонте, а сейчас, и не у гипотетического покупателя, а у нас, поскольку завтра самое позднее к вечеру он обязан был предстать пред чёрны очи тёти Олены, а иначе не сносить ему головы.

Мама посмеялась-посмеялась, да и махнула рукой: в таких делах она столь же непрактична, сколь оборотист и ухватит дядя Микита.

С трудом наскребли дяде положенный гонорар, продавать же, конечно, оказалось некому, и понемногу конструкция прижилась, учитывая, что Петька и в хвост и в гриву эксплуатировал единственную до недавнего времени машину в семье.

Правду говорят, ничего постояннее временного.

Поэтому мы и рассекаем, как катамаран, безбрежные лужи, поднимая снопы брызг и обдавая встречные авто такими же струями, которыми охлестывают нас.

Было заранее понятно, что время тяжелого, тупого и неуступчивого издыхания зимы — не лучшее для осмотра новой местности. Однако городок скорее понравился, если не брать в расчёт, что растреклятые ивантеи пишут названия своих улиц мелкими, как в газете, буковками, но украшают стены домов огромнейшими цифирями. И если буковки ещё можно распознать, восстановив по частям название улицы — Колхозная — то цифры после такого формата совсем терялись. Как тот слон на картинке в детском журнале, в которого вписано без счета мелких тварей.

Кроме того, ивантейцы были редки на улицах города, и попадались на глаза не чаще, чем лесные звери, так что создавалось странное ощущение, будто за тобой наблюдают, но ты не знаешь, откуда и кто именно.

Раз завидели было метрах в двадцати прохожего. Мы запутались в маленьком городке. Но ивантеец в тот же момент, встрепенувшись, сделал шаг влево и пропал из вида, зарывшись в ноздреватый сугроб, да так удачно, что и шапки его не оставалось.

Меланхоличный прораб, или старшой, или подрядчик, назовем его для простоты менеджером, поведал, что другие менеджеры ушли, а на менеджерячное место навесили по старой памяти доменеджеровских времен тугой и косный амбарный замок, и вот там, под замком, есть и стол, и компьютер, и распечатки, а на распечатках — сплошь прайсы да планировки.

Мы успокоили его, что ничего такого нам не нужно, всё у нас уже имеется в достаточном количестве. Синюю папку, как синюю птицу, я несла в руке и она мне даже поднимала настроение своим деловым видом. Хотели просто поглядеть, строится ли тут вообще чего, или у фирмы лишь распечатки. На такое меланхоличный менеджер не обиделся, но близко к строящемуся объекту не допустил.

Постояли, посмотрели, даже немного походили вокруг да около — стройка и есть стройка, скелет будущего здания в виде железных штырей, на которые нанизываются, как бусины на нитку, бетонные плиты, а затем обкладывают кирпичом — и есть «монолит». Полгода, год — дом готов.

Теперь надо было решить: хочу ли я стать ивантейкой. Жить на Колхозной улице с любимым мужем. Если мы всё ещё планируем жить вместе. Потому что одной мне, конечно, всё оно ни к чему…

Туристический проспект большого внутреннего путешествия. Ваде-мекум. Я в Ялте, но я в сотне мест одновременно. На всех клетках шахматной доски сразу.

Не морочьте мне голову, Йозеф Вильгельм Фридрих Шеллинг. О вас всё известно. Стал профессором в 21 год, был женат на общей музе чуть не всех йенских романтиков, Каролине Шлегель. А дочь — я забыла, как её звали — умерла в юности.

Автор тоже есть бог внутри своего текста, и, когда мы говорим, что бог умер — когда переживаем свою покинутость им, осваиваем опыт оставленности, сиротства, быть может, его удаление всего лишь равно тому, как автор ставит точку и обращается к другим делам. Бог просто вышел покурить.

Так и витые спирали дыма слоятся под потолком и уплывают с балкона в Ялту 2004 года от Рождества Христова.

Я ужасно давно живу на свете. Вы просто не представляете, как давно. Я родилась в допейджинговую эпоху. Мобильники снились сказочникам. Интернет носился в воздухе, как наваждение. Я до сих пор помню свой первый компьютер. На краешке монитора виднелась обнадеживающая надпись: «low radiation», низкий уровень радиации. Утюг нагревался двадцать минут. Чайник на плите — примерно столько же. Микроволновок не существовало. Когда отключали свет, в доме зажигали керосиновую лампу.

Стены вагонов, станций и эскалаторов Московского метрополитена имени В.И. Ленина были чисты, как слеза отшельника — ни единого рекламного плаката, лишь «Правила пользования» и «Схема линий».

Магнитофон с бабинами — огромными катушками магнитной ленты. Мультфильмы на белой простыне, натянутой отвесно — стрекотал диапроигрыватель. Слайды. Грампластинки. Я ж говорю, люди были счастливее.

Электронная почта? Сайты? «Живой журнал»?

Да что вы!

Спутниковое телевидение? Сто двадцать, двести, триста каналов?

Большой пучеглазый телевизор на длинных тонких ножках, с рогами антенны. Шесть каналов, а, они назывались «программами».

— Так, когда у нас новости?

— Посмотри по первой программе.

Чтобы переключить, приходилось с силой поворачивать рычажок, с треском он клацал. Пальцы потом болели.

Нет, их было сначала три, потом только шесть, тех программ, передачи шли утром и вечером, днем, когда трудящиеся всё равно на работе, по телевидению транслировалось радио, а в качестве видеоряда — статичная разноцветная таблица, похожая на буддийскую янтру. Созерцая её, можно было, наверно, достичь просветления…