Феликс Сарнов - Кошки говорят Мяу

и прочих членов этой семьи — не больше силы детского заводного паровозика, поставленного рядом с настоящим локомотивом, легко везущим длинный товарняк. Потому что ОН — не просто БОЛЬШОЙ и СИЛЬНЫЙ

( Господи, ОН же величиной с дом, хотя… здесь, сейчас, все величины и пропорции как-то сдвинулись, смешались… )

а потому что ОН…

Я понял то, в чем когда-то, давным-давно был точно уверен, а потом так же точно разуверился. Я понял, что на свете

( На каком?.. Нашем — белом?… Или этом — темно-красном? Господи, да, какая, к черту, разница!..)

есть СОВЕРШЕНСТВО. И потому ОН — Главный. И ему не надо это доказывать, потому что ОН есть совершенство, потому что ОН просто ЕСТЬ и сидит передо мной, и…

Он уже не сидел.

Зверь взвился в воздух, заслонив собой почти всю свинцово-серую пустоту наверху, тут же, без всякого перехода, без паузы во времени завис над черной ползучей гадиной, выпустил из передних лап

( Господи, они же толще телеграфных столбов… намноготолще!..)

тускло сверкнувшие отблесками красного диска наверху, кривые, почти метровые когти

(сдавленный вскрик Рыжей за моей спиной…)

и…

Повернувшая свое мерзкое тупое рыло к нему, «пиявка» страшно заверещала , а Зверь мягко невероятно, невозможно мягко для такой махины) приземлился рядом, передней лапой — острыми кривыми саблями когтей — слету распоров броню гадины, от которой раньше, не оставив никаких отметин, отскочили пули из револьвера Ковбоя.

Когти распороли… пропороли «пиявку» насквозь, Зверь легко поднял лапу с нанизанной на громадные когти, мерзко извивающейся (внизу, из «брюха» у нее торчали четыре коротких лапы — вот почему она не извивалась, двигаясь по песку — а между двумя парами лап торчали острые кончики когтей Зверя) и с предсмертной мукой верещавшей тварью, и стряхнул ее с лапы на песок. Из оставленных когтями рваных дыр в спине хлынули густые струи темно-красной жижи, «пиявка» корчилась, раскрывая и закрывая пасть, пыталась двигаться, но вместо этого лишь перевернулась на спину — короткие лапы задрались вверх, из рваных дыр на брюхе тоже выплеснулись струйки крови — потоньше, а Зверь вскинул другую лапу, снова вонзил когти уже в брюхо твари, глянул на нее (с любопытством), сделал лапой какое-то движение, словно как-то налег на нее своим весом, и… Раздался противный хруст, еще более противный, какой-то чмокающий звук, и «пиявка» развалилась на два истекающих кровью куска, резко оборвав свой ужасный визг.

Зверь потрогал один дергающийся кусок лапой с почти убранными когтями (виднелись только кончики, но эти кончики могли пропороть человека насквозь), подцепил его, поднял и бросил. Потом потрогал точно так же другой, опять подцепил и опять бросил — подальше, чем первый. Потом вернулся к первому, резко наклонил к нему голову, понюхал (кажется), выпрямился, сел, и опять подцепив лапой, поднес к морде. Внимательно рассмотрев его, он раскрыл пасть, показав свои жуткие клыки, на которых блестели капельки слюны, и…

Я не стал смотреть, как он будет жрать кусок «пиявки», но не потому что мне было противно, а потому что взглянул на другое — на…

Прямо к нам заплетающейся походкой шел… нет, почти бежал (только медленно, очень медленно) Ковбой, нелепо размахивая руками, в одной из который он все еще сжимал револьвер. Но он не понимал, что он держит в руке, он вообще ничего не понимал — с перекошенным, раскрытым в беззвучном крике ртом, безумными, вытаращенными глазами и бестолково машущими в воздухе руками он был похож не на Клинта Иствуда, а на плохую пародию на паршивого комика, а я…

Точно так же, как в Зоопарке, когда мы стояли перед клеткой с леопардом, рядом с маленькой девчушкой и ее мамой, я вдруг увидел Ковбоя двумя парами глаз — своими и… Еще одними — тоже моими, но одновременно и… Чужими.

Я видел Ковбоя одновременно и нормальным, привычным способом, в цветном и объемном изображении, но еще и в… Не цветном и не черно-белом, не объемном, а каком-то красноватом и двухмерном, но очень четком, и…

И еще, я не только увидел, но ощутил Ковбоя — почувствовал бешеный страх, дергающийся в каждой клеточке его мозга и тела, бешеное желание куда-нибудь скрыться, исчезнуть, затаиться и переждать .

Это дергающееся передо мной существо, наполненное теплой и сладкой кровью, никуда не денется. Оно попытается убежать, попытается сопротивляться, но оно — слабее, и потому оно — мое. Мне некуда спешить, потому что я — не только сильнее, но и быстрее. Когда я захочу, я прыгну, сомкну челюсти на его нежной — такой восхитительно нежной — шее, легко перекушу ее, и дивная струя красной, горячей кровищи хлынет мне в… Пасть!

Я увидел эту «картинку», и где-то в глотке

( нет — глубже, ниже!)

родилось глухое и сладкое ворчание, глухой рык .

Уставленные на меня — в меня — зрачки Ковбоя расширились так, что закрыли все глазные яблоки.

А потом…

Ни о чем не думая, не обращая внимания на забравшиеся под воротник куртки ( его куртки) и царапающие мое плечо ногти Рыжей, повинуясь какому-то безотчетному и непреодолимому желанию, инстинкту , я сделал шаг вперед, размахнулся

(как-то странно — не рукой, а плечом и всем корпусом, — как никогда не умел…)

и выждав,

( как-то не по-человечески равнодушно, словно не я сам, а что-то другое управляло мной…)

когда Ковбой приблизился на нужное расстояние,

(в уставившихся на меня глазах с неестественно расширившимися зрачками мелькнул какой-то проблеск мысли, рука с револьвером дернулась и начала подниматься в мою сторону…)

и с острым наслаждением впечатал свой кулак прямо в его раскрытый перекошенный рот, прямо в ровные ряды белых зубов,

( Blend-a-med — укрепляет зубы и яйца… С зубами у тебя теперь плоховато, маэстро, а как с яйцами?)

вдохнув на секунду запах дорогого одеколона

( Denim-aftershave… Ну, как, маэстро, все в твоейвласти?..)

и дернувшись, как от электрического разряда, от проткнувшей всю руку, от костяшек пальцев и до локтя, острой и… Сладкой боли.

Ковбой отлетел назад, брякнулся навзничь, выпустив из разжавшихся пальцев револьвер, и покатился… Прямо к лапам Зверя.

Зверь облизнулся (значит, уже проглотил, дожрал кусок пиявочной твари) и с любопытством уставился на распростертое прямо перед ним, крошечное тело.

Давай , мысленно крикнул я, прикончи эту сволочь, отплати ему за ту… за маленькую , и Зверь протянул свою лапу и…

Ковбой, лежа на брюхе, поднял голову, уставив на нас вытаращенные глаза и темно-красный провал в том месте, где были ровные ряды белых зубов (здорово я ему врезал, мелькнула у меня довольная мысль, и моя рука отозвалась сильным отголоском все той же, сладкой боли), и пополз к нам. Зверь осторожно подцепил его лапой и перевернул на спину, как таракана. Ковбой, как таракан, засучил руками и ногами, а Зверь опять подцепил его лапой и снова осторожно перевернул — теперь на живот. Ковбой опять пополз, им двигал самый сильный на свете инстинкт — инстинкт жизни, а Зверь повторил все снова, и до меня дошло…