Альбер Коэн - Любовь властелина

— Я стою перед тобой, — сказал он, — старик, ожидающий от тебя чуда. Я стою, слабый и бедный, седобородый, сохранивший всего два зуба, но никто не будет тебя любить и понимать так, как я тебя люблю и понимаю, никто не воздаст тебе таких почестей своей любовью. Всего два зуба, и я предлагаю их тебе вместе со своей любовью, хочешь моей любви?

— Да, — сказала она, облизав пересохшие губы, и выдавила улыбку.

— Слава богу, воистину слава, ибо вот та, что искупает грехи всех женщин, вот лучшая из дочерей Евы.

Неуклюже и смешно он опустился перед ней на одно колено, затем встал и пошел навстречу их первому поцелую, пошел со своей черной улыбкой немощной старости, протягивая руки к той, что искупала грехи всех женщин, лучшей из дочерей Евы, которая резко отпрянула, да, отпрянула со сдавленным криком, криком ужаса и ненависти, натолкнулась на столик у изголовья, схватила пустой стакан и швырнула его в лицо старику. Он поднес руку к веку, стер кровь, взглянул на кровь на своей руке и внезапно разразился смехом и топнул ногой.

— Повернись, дуреха, — сказал он.

Она повиновалась, застыла в страхе и ожидании пули в затылок, а он в это время раскрыл шторы, выглянул в окно и свистнул в два пальца. Затем он скинул старое пальто и меховую шапку, снял фальшивую бороду, содрал с зубов черные полоски пластыря и поднял хлыст, валяющийся за шторами.

— Обернись, — приказал он.

В высоком наезднике с черными непослушными кудрями, с правильным чистым лицом, прекрасным, как темный брильянт, она узнала того, кого с благоговейным шепотом показывал ей издали муж во время приема у бразильского посла.

— Да-да, Солаль, и самого дурного толка, — улыбнулся он, обнажая великолепные зубы. — Вот, видишь, сапоги, — показал он и от радости хлестнул себя по правому сапогу. — А внизу меня ждет лошадь! Там даже две лошади! Вторая была для тебя, дуреха, и мы бы так мчались рядом, юные и полные зубов, у меня их тридцать два, причем безупречных, можешь сама убедиться и пересчитать их, или же я увез бы тебя на своей лошади, торжественно увез к счастью, которого тебе так не хватает! Но теперь мне уже не хочется, и нос у тебя великоват, и потом он же блестит и светится, как фонарь, в общем все к лучшему, я ухожу. Но до этого, самка, послушай. Самка, я буду обращаться с тобой как с самкой, и я пошло тебя соблазню, так, как ты заслуживаешь и как тебе самой хочется. Когда мы встретимся в следующий раз, а это будет скоро, я соблазню тебя теми методами, которые они все обожают, пошлячки, грязными методами, и ты влюбишься по уши, как дура, и так я отомщу за всех старых и уродливых и за всех наивных простаков, которые не умеют вас соблазнять, и ты уедешь со мной, в экстазе, с безумными глазами. А сейчас оставайся со своим Дэмом, пока мне не заблагорассудится свистнуть тебе как собачонке.

— Я все расскажу мужу, — сказала она, чувствуя себя смешной и жалкой.

— Неплохая мысль, — улыбнулся он. — Дуэль на пистолетах, с шести шагов, чтобы он не промахнулся. Чтобы ему ничего не угрожало, я выстрелю в воздух. Но я тебя знаю, ты ему ничего не скажешь.

— Я все скажу ему, и он вас убьет!

— Счастлив буду умереть, — улыбнулся он и вытер кровь с века, которое она поранила. — До следующего раза, с безумными глазами! — опять улыбнулся он и вылез в окно.

— Хам, — закричала она, и снова ей стало стыдно.

Он спрыгнул на влажную землю и тут же вскочил на белого чистокровного скакуна, которого конюх держал под уздцы; тот уже приплясывал от нетерпения. Пришпоренный конь повел ушами, встал на дыбы и пустился в галоп, а всадник захохотал, уверенный, что она сейчас смотрит в окно. Хохоча, он отпустил поводья, поднялся в стременах, развел руки в стороны, подобный стройной статуе юности, смеясь, обтер кровь с века, которое она поранила, кровь, струящуюся на обнаженный торс, благословленный самой жизнью окровавленный всадник, смеясь, подбадривающий свою лошадь и кричащий ей слова любви.

Она отошла от окна, раздавила каблуком осколки стакана, потом вырвала несколько страниц из книги Бергсона, потом бросила о стену свой маленький будильник, потом потянула двумя руками декольте платья, и правая грудь выскочила в образовавшуюся прореху. Так, поехать к Адриану, все ему рассказать, и завтра — дуэль. Ох, увидеть завтра подлеца, побледневшего под дулом пистолета ее мужа, увидеть, как он падает, смертельно раненный. Придя в себя, она подошла к трюмо и принялась тщательно изучать свой нос в зеркале.

Вооруженный тяжелой тростью с набалдашником из слоновой кости, гордый своими светлыми гетрами и желтыми перчатками, довольный вкуснейшим ужином, который ему подали в «Жемчужине озера», он шел широким шагом, со значительностью, упиваясь сжиганием токсинов во время долгой прогулки, столь полезной для пищеварения.

Подойдя к Дворцу Лиги Наций, он опять восхитился роскошным зданием. Подняв голову и глубоко вдыхая через нос, он возлюбил его мощь и его пропорции. Официальное лицо, право слово, он был официальным лицом, и работал во дворце, огромном дворце, новеньком, архисовременном, да, дружище, со всеми удобствами! И никаких тебе налогов, прошептал он, направляясь к входной двери.

Облагороженный своей социальной значимостью, он ответил на приветствие швейцара покровительственным кивком и двинулся по длинному коридору, вдыхая любимый запах мастики и кокетливо приветствуя всех встреченных вышестоящих чиновников. Войдя в лифт, залюбовался собой в зеркале. Адриан Дэм, международный служащий, представился он своему отражению и улыбнулся. Да, вчерашняя идея насчет основания литературного общества просто гениальна. Это будет отличный повод обогатить список его полезных связей. В почетном комитете все шишки из Секретариата, решил он, выходя на четвертом этаже. Да, наладить контакты с шишками по вопросам, не связанным с прямыми обязанностями, по таким светским, художественным вопросам — вот наилучший подход, чтобы наладить личные отношения. Например, можно предложить пост почетного председателя большому начальнику, и потом встречи с ним принесут свои плоды. А добившись определенной близости, можно ловко повернуть дело в сторону назначения в ранг «А» — и вице-президентский пост этой заднице Солалю, усмехнулся он, заходя в свой кабинет.

Он вошел и сразу бросил взгляд на ящик с прибывшими документами. Боже милосердный, четыре новых досье. С теми двенадцатью, что поступили вчера, будет шестнадцать! И все для обработки, ни одного для информации! Неплохой сюрприз для того, кто только что явился после болезни. Да, конечно, справку выдал врач весьма условно, из чистой любезности, но Веве-то этого не знал, Веве-то считал, что он действительно был болен! Какая бесчеловечность! Какой гад этот Веве! (Его начальник, голландский мелкий дворянчик минхер Винсент ван Вриес, директор мандатной секции подписывал бумаги своими инициалами. Поэтому за глаза подчиненные называли его Веве.)