Альбер Коэн - Любовь властелина

— Свинья! — крикнул он воображаемому начальнику.

Сняв перчатки из кожи пекари и коричневое приталенное пальто, он сел за стол и стал изучать новые папки, одну за другой. Хотя сама работа над досье раздражала его, первый контакт был приятен. Он любил прослеживать путь папки, ее путешествия и перемещения, на которые указывали сопроводительные пометки, краткие послания от коллеги коллеге; расшифровывать скрытую за вежливыми формулировками иронию, насмешку, враждебность; или даже — это уже было изысканное лакомство — угадывать и смаковать настоящую подлянку, которую он про себя называл «нож в спину». Короче говоря, появление новых досье, которые он тотчас же с жадностью стал перелистывать, было для него как глоток свежего воздуха, было волнующим событием, развлечением, возможностью развеяться — что-то вроде визита экскурсантов на пустынный остров, где томится одинокий заскучавший Робинзон.

Закончив чтение, он не мог отказать себе в удовольствии поставить на полях сопроводительных пометок жирный, мстительный, анонимный восклицательный знак напротив грамматической ошибки, допущенной каким-то чиновником ранга «А». Он закрыл досье и глубоко вздохнул. Все, конец удовольствию.

— За дело! — объявил он, переодевая уличный пиджак на рабочий, старенький, лоснящийся на локтях.

Чтобы немного развлечься, он сгрыз передними зубами кусочек сахара, затем схватил очки за переносицу, резко стащил, чтобы не повредить боковых дужек, протер стекла кусочком мягчайшей замши, который у него хранился в инкрустированной перламутром табакерке, вновь водрузил на нос очки, схватил первое попавшееся досье и открыл его. Вот невезуха, это было досье по Сирии (район Джебель — Друз), одно из самых противных. Нет, возникает какой-то психологический барьер. Надо подождать некоторое время. Он закрыл папку, встал и отправился потрепаться с Каиакисом. Они сдержанно перемыли кости новому кандидату в ранг «А» — китайцу Пею.

Вернувшись на место через несколько минут, он вновь открыл эту Сирию (район Джебель-Друз), потер руки, сделал глубокий вдох. Вперед, за работу! Он ознаменовал торжественное принятие решения декламацией четверостишия из Ламартина:

Подобно борцу, готовящемуся к схватке, он закатал рукава, склонился над Сирией (район Джебель-Друз), закрыл досье. Нет, правда: ни одна клеточка в его организме не состыковывалась с этим досье. Надо заняться им потом, когда он будет в соответствующем расположении духа! Он закрыл досье и засунул его в крайний ящик с правой стороны, который называл «чистилищем» или же «лепрозорием», это было собрание совершенно тошнотворных досье, откложенных на те дни, когда он будет на подъеме.

— Только в порядке общей очереди! Желаю удачи! Но никаких предпочтений!

Второе досье, взятое, как и первое, наугад, оказалось номером N/600/300/42/4, а именно Перепиской с Ассоциацией еврейских женщин Палестины, — эту папку он уже пролистал вчера. Только и знают, что жаловаться на законную власть! Вот, право же, нахалки! Сравнить ассоциацию жидовок и правительство Ее Величества королевы Английской! Нужно их проучить, пусть подождут месячишко-другой. Или вообще им не отвечать! Это ничем не грозит: частное дело, не более того. Вперед, на кладбище! Он отправил тоненькое досье в крайний левый ящик, предназначенный для дел, о которых легко и безнаказанно можно забыть.

Со стоном потянувшись, он улыбнулся и взглянул на руку — новые часы-браслет, купленные в прошлом месяце, не переставали радовать его сердце. Он оглядел их со всех сторон, протер стекло, порадовался его чудесной герметичности. Девять сотен швейцарских франков — но оно того стоит. Даже красивей, чем у Хаксли, этого сноба, что и здоровается-то через раз. Он мысленно обратился к своему брюссельскому приятелю Вермейлену, бедняге-филологу, который в настоящий момент вдалбливал малявкам азы грамматики за жалкие копейки, что-то в районе пяти сотен швейцарских франков.

«Ну вот, правда, Вермейлен, только взгляни на эти часики-браслет, настоящий "Патек-Филипп", лучшая швейцарская марка, так-то, старик, хронометр высшего класса, дорогой мой, со всеми документами, с гарантией и даже с будильником, представляешь, если хочешь, я поставлю тебе послушать, и стопроцентная водонепроницаемость, можно с ними купаться, можно даже их намыливать, если вдруг взбредет в голову, и они не позолоченные, а из цельного золота, восемнадцать каратов, можешь проверить, две с половиной тыщи швейцарских франков, не шутка, старик».

Он хихикнул от удовольствия и с симпатией подумал о славном Вермейлене и его тяжелых стальных часах. Вот уж кто невезунчик, бедняга Вермейлен, но все же очень славный малый, он так к нему привязан. Пожалуй, завтра надо отправить ему большую коробку лучших шоколадок, самую большую, какую только сумеет найти. Вермейлен с удовольствием их отведает вместе со своей бедной туберкулезницей — женой в их маленькой темной кухне. Так приятно делать людям добро. Он потер руки при мысли, как порадуется Вермейлен, и открыл следующее досье.

— Тьфу, опять нота протеста Камеруну!

Прямо какая-то неистребимая нота! Ему уже осточертело расписываться в получении этой служебной записки — что-то связанное с трипанозомиазом в Камеруне! В гробу он видал этих камерунских козлят и их сонную болезнь! А нота была тем не менее срочной, на правительственном уровне. Надо обязательно сегодня обработать. Это досье валялось неделями. Все Веве виноват, который возвращал его на исправление раз за разом. И ему постоянно приходилось все заново переделывать. Последний раз из-за «что касается». Когда главный сказал ван Вриесу, что ему не нравятся все эти «что касается», Веве устроил на них охоту. Рабская психология! А что на сей раз? Он прочитал записку начальника на стикере: «Г-н Дэм, будьте добры поправить последний пункт вашего проекта. В нем четыре раза употребляется предлог "в". На кого мы будем похожи в глазах французского правительства? В.В.». Он перечитал последний пункт: «Имею честь, господин министр, в заключение уверить Вас в моей благодарности и прошу не отказать в просьбе принять заверения в совершенном к Вам почтении».

— Да, бросается в глаза, — признал он. Мерзкие камерунские козлята! Хоть бы они все перемерли от своей сонной болезни и о них не надо было больше говорить!

Тоскующий мечтатель, он поник головой на стол, закатил глаза и принялся открывать и закрывать вражеское досье, каждый раз меланхолично произнося при этом страшное ругательство. Наконец он выпрямился, прочитал фразу, которую надо исправить, застонал. Ладно, согласен, сейчас же исправлю.